Виктор Малыгин - По дороге в завтра

Дрожкин скрылся. А его товарищи с шутками и смехом продолжали расчищать снег и разгружать платформы. Труд, солнце, морозный воздух бодрили их.

Анисимова, назначенная машинисткой, как обычно, утром пришла в контору. Машинки пока не было, и она занималась тем, что заносила в тетрадь указания, поступающие из треста и главка, да переписывала бумажки, набросанные торопливым, неразборчивым почерком Истомина.

Она сняла пальто, села к столу и перед маленьким зеркальцем долго взбивала, трепала, дергала в разные стороны волосы. Ей никак не удавалось создать на голове беспорядок, вошедший в моду под названием «неопрятный мальчик». В московских парикмахерских на службу модницам пришла техника, там беспорядок на голове у женщин делают специальные агрегаты.

Анисимова с сожалением начала думать о Москве, которая теперь была так далеко от нее. Из Москвы она выезжала без особых раздумий, разделив порыв, охвативший молодежь. Родители сомневались в твердости и искренности ее намерений, но не возражали. Они думали: там, на целине, в новой обстановке она привыкнет, может быть, к труду, иначе станет относиться к жизни… Окончив среднюю школу, Валя научилась печатать на машинке. Но работать ей не хотелось.

Первый раз в жизни оставляя город, Валя совершенно не представляла, какие те места, куда ее уносила странная судьба. Только понаслышке да из книг она и знала, что, помимо городских площадей и улиц, есть еще на свете земли, не покрытые асфальтом.

В Коскуле она поселилась вместе с Ляховой в удобной и теплой отдельной комнате, в семье железнодорожника. Все бы хорошо. Но пошли разговоры о том, что вскоре поступит много грузов для совхоза и всем новоселам придется принимать их. И Валя забеспокоилась. Хотя у нее была теплая шуба, а модные ботинки она сменила на большие валенки с глубокими галошами, которые купила в автолавке, улица казалась ей пугающе холодной. Разгружать платформы… Ох, как не хотелось. Куда больше ее устраивала контора…

Но утром заглянул на минуту в контору Истомин и, уже уходя, бросил Анисимовой: «Затопите-ка плиту, приберите, от нечего делать, в комнате». И сам того не подозревая, испортил настроение машинистке.

Оставшись одна — бухгалтер Битюгов уже второй день находился в Зареченске, — Валя долго не могла прийти в себя. Ее угнетала мысль, что и тут, в конторе, ей придется какое-то время заниматься непривычной и неприятной работой. Подавленная, она сидела, опершись локтями на стол. Перед ней лежали написанные от руки бумаги, те самые, от которых «тошнит» директора.

Она вздрогнула. Распахнулась недавно обитая войлоком дверь, и в помещение с шумом ввалился Дрожкин. Как-то нелепо улыбаясь, он неуверенной походкой направился к столу, остановился близ Анисимовой и заплетающимся языком провозгласил:

— Разлагаюсь… Морально! Я пьян.

— Зачем же ты так, Коля? — испугалась Анисимова.

Он еще более неуверенно шагнул, сказал с пьяным отчаянием:

— Все. Шабаш!..

Хлюпнулся на табуретку, заскрипел зубами, а потом беспомощно свалился головой на стол…

Отогнав за вагончики быков, он бросил их, купил водки и напился. Он помнил, как его отец, бывало, напивался с горя.

Валя подумала, что с Николаем, должно быть, произошло какое-то несчастье. Что предпринять? Она побежала на станцию и позвала Букреева… Тот увел Дрожкина в общежитие.

И минуты в скучной конторе потянулись так медленно, что казалось, стрелки на часах то и дело за что-то задевали.

Николай лежал на кровати и, закрыв глаза, думал о своем неприглядном житье-бытье. Хмель уже прошел. Он слышал, как друзья пришли с улицы, разделись, улеглись и начали тихо разговаривать.

— Первыми приедем в степь. Никто не упрекнет потом, что явились на готовое.

— Поселки, наверное, будут красивыми, удобными.

— Может быть, поедут люди и после, чтобы осваивать целину. Но мы первые.

На улице было холодно. А они говорили о тех теплых днях, когда выедут в степь..

Не суждено Николаю Дрожкину увидеть поселок в степи, не суждено поднимать целину, убирать урожай. Директор заявил, что уволит его… Плохо, очень плохо все получилось. А с каким настроением он уезжал из дому!..

Солнечным февральским днем он пришел в райком комсомола за путевкой. Там было шумно и весело. Он с удовольствием толкался в коридоре и чувствовал себя очень гордым. Незаметно подошла очередь.

— Раскаиваться не будешь? — просто спросил секретарь райкома. — Ведь далеко от матери и отца придется уезжать.

— Папы нет, убит на войне, — сказал Николай.

Секретарь смутился.

— Значит, решил?

— Да!

Секретарь райкома дружески пожал ему руку:

— Счастливо, земляк! Надеюсь, организацию не посрамишь.

Дрожкин вышел на улицу торжественный и взволнованный, с красной книжкой в руке, забыв ее спрятать.

Вечером мать собрала гостей. Николай запомнил всех, кто был и кто о чем говорил. Все ему желали удачи. А старый друг покойного отца — механик МТС — сказал такие слова, от которых захотелось плакать.

— Говорят, — сказал он, — чем дальше провожаешь путешественника, тем больше прольешь слез. Дорога у Коли дальняя, нелегкая. От всего сердца пожелаем ему: лети, Коля!.. Крылья не окрепнут у птицы, которая сидит в гнезде.

Целина казалась Дрожкину какой-то неведомой, таинственной страной, куда теперь направляются со всех сторон отважные люди. Но его чуточку пугала даль. От этого ему было и радостно, и грустно. Он представлял, что вот идет по незнакомым землям и, как богатырь, не знающий страха, покоряет дикие степи, а все любуются им.

Провожать Николая на вокзал пришли мать, замужняя сестра, друзья.

— Скоро ли увидимся теперь? — в который раз спрашивала мать. — Едешь-то очень далеко, а такой еще маленький.

Николай не привык к тому, чтобы его жалели и, устыдившись слабости матери, сконфузился, ответил сурово:

— Да перестань же, неудобно. Ведь на такое дело иду!

И она, чтобы не огорчать его, сдержала себя, хотя ей было очень трудно. Он пожалел ее, сказал уже ласково:

— Не один же я, мама, уезжаю. Не пропаду.

Поезд тронулся. Мать шла по заснеженному перрону и протягивала вперед руки, будто хотела задержать вагон. Николай стоял в тамбуре, махал шапкой. Мать отстала, закрыла лицо руками.

— Не плачь же, мама, не надо! — крикнул Николай и еле сдержал собственные рыдания, которые горьким комком перехватывали горло.

— Я не плачу, Коленька, — сказала она.

Он смотрел, как уплывала она вместе с перроном.

— Прощай, мама!..

Ехали день, ехали ночь, еще день и еще ночь, потом еще день. Поезд шел все дальше и дальше на юго-восток. За окнами вагона проплывали леса, поля, незнакомые города. На станциях собиралось много народу, говорили добровольцам хорошие слова, желали доброго пути.