Виктор Малыгин - По дороге в завтра

Стесин тешил себя надеждой, что в обкоме разберутся в обстановке, сложившейся в районе, и он, старый партийный работник, в конце концов найдет полную поддержку. Но Романов подорвал эти надежды.

Секретарь обкома долго и терпеливо разговаривал со Стесиным. Максим Александрович вел себя очень нервозно.

— Освобождать будете? — опросил он в запальчивости.

— Освободить — дело не трудное, — ответил Романов. — Как сохранить вас? Вот вопрос.

— Я всю жизнь был солдатом партии, — с раздражением и обидой заявил Максим Александрович.

— Не сомневаюсь, что вы служили честно, — сказал Романов. — Но вы не поняли одного: партия — не казарма.

В сумерки за поселком Джасай, где разбросаны редкие, с темными окнами саманные хаты, уныло бродил одинокий мужчина. Ссутулившись, он шел расслабленной походкой человека, которому некуда спешить. Только оказавшись совсем рядом, можно было опознать в нем Стесина. Он шел неуверенно в вечернюю мглу, в пустынность окраины, и никто не обращал на него внимания.

Тяжелые мысли ворошились в его голове. «За что? — спрашивал он себя. — За какие грехи я попал в немилость?». То, что происходило теперь, ему казалось страшным крушением. Рушилось все, что создавалось долгими годами, все, во что он так уверовал, чему был до конца предан. «Не те порядки, не тот секретарь обкома, не тот обком, — думал он. — Да и люди не те. Все идет кувырком». Ему временами начинало казаться, что он упустил в жизни что-то очень важное, вероятно, самое главное. Но что?.. «Может быть, начать все сызнова? — спрашивал он себя и отвечал: — Нет, поздно. Отпахался Стесин. Идет смена караула».

Так он бесцельно брел по степи в гнетущем раздумье.

По проселку со стороны Тобола, тревожа предутреннюю тишину, мчался к Джасаю газик. Стесин очнулся, поднял воротник летнего пальто, втянул голову и, сгорбившись, зашагал от накатанной дороги прямо по целине.

Газик приближался. В нем ехали Денисов и Истомин. Их вызывал Романов в обком. Он сам позвонил в «Степной» и попросил руководителей совхоза посоветоваться с коллективом и подготовить предложения по повышению культуры земледелия, чтобы каждый год, независимо от погоды, получать с целины хороший урожай. Теперь они ехали на совет в областной комитет партии.

Из совхоза они тронулись вечером.

С высоты скалы, окутанной серой мглой, угрюмо и настороженно смотрел на путников слепыми глазами каменный великан-верблюд.

Много раз Николай Тихонович проезжал мимо скалы. Но теперь он как-то по-особому вглядывался в знакомые черты этого удивительного каменного изваяния, созданного самой природой… Он смотрел, и ему чудилось: верблюд силится подняться на ноги, чтобы встряхнуться после долгой спячки и зашагать по своим владениям. Воображение рисовало картину… Будто каменный верблюд был когда-то живым. Навьюченный небогатой поклажей кочевника, шел и шел он день за днем по скучной бесконечной равнине, равнодушный к расстояниям, безразличный к метелям и зною. И человек смотрел на него с надеждой… А теперь недвижимый этот степной исполин видит с высоты скалы: по знакомым местам бегут автомашины, идут грозные тракторы, с которыми даже он не решился бы померяться силами. Вдали в седом ковыле уже блеснули рельсы узкоколейки — по ним скоро помчится поезд и огласит степь неслыханным здесь гудком паровоза… Человек оказался сильнее!..

Пока Денисов раздумывал над образом былого стража степей, каменный верблюд медленно отступал и, наконец, совсем растаял в сумерках. Только долго еще светились яркие звездочки огней поселка.

Обогнали грузовик. В лунном свете отчетливо виднелся пассажир, устроившийся в кузове. То был Горобец. В белом костюме он сидел на борту кузова и рукой придерживал шляпу. Уезжал он с Тобола навсегда. Романов, узнавший об истории с Горобцом, сказал Истомину: «Зачем засорять землю, к тому же новую?»

Грузовик отстал, утонул в ночи.

Уже под утро дорога вдруг ожила, наполнилась движением и шумом. По ней шли комбайны, отработавшие свое на жатве, автобусы с молодыми людьми, возвращающимися из совхозов в города, грузовики, на бортах которых виднелись надписи «хлебная», «зерно», как особый мандат на «зеленую улицу».

На душе у Истомина было хорошо. Опасения насчет урожая, которые лишали его сна, остались позади. Целинная земля напитала своими живительными соками зерна, хлеб уродился, труд людей не пропал даром. Два миллиона пудов оренбургской пшеницы дал «Степной»!

— Зерном-то, Николай Тихонович, завалим всю степь, — сказал он, торжествуя. — Большой сусек понадобится для нашего хлеба. Золотые ручьи льются с целины!

— Как изменилась даже вот эта дорога, — проговорил Денисов.

Он задумался и припомнил все: и первую встречу с Истоминым, и первое знакомство с молодежью, и переезд степняков на Тобол, и столкновения со Стесиным. Нелегкий, но хороший год! Вот и хлопцы первый экзамен выдержали.

— А крылья-то у наших орлят окрепли на просторах, — сказал Денисов.

— Слушай, Николай Тихонович, а не вернуть ли нам Бабкина в совхоз? — заговорил Истомин. — Нравится мне парень. Встретил его как-то в Джасае. «По-прежнему без руля и без ветрил?» — спрашиваю. — «И на солнце есть пятна», — отвечает. — «Странно, — говорю, — почему на заседании в райкоме не наговорил пакостей на нас с Денисовым?». А он этак гордо: «Бабкин — джентльмен». — «А какого ты черта из совхоза удрал?». — «Не по плечу, — заявляет он. — Бабкин непривычен к грязной работе». — «А что можешь делать?». — «Закройщиком, — отвечает, — в столичном ателье был. Я, — говорит, — и парикмахер классный». Предложим ему мастерскую, пусть шьет костюмы парням…

— Так этот парень и остался для меня загадкой, — проговорил Денисов.

Машина вздрогнула, остановилась, сердито урча. Передние колеса зарывались в густую грязь.

— Кажется, на том же самом месте, что и в прошлый раз! — усмехнулся Денисов.

Букреев молча вышел из машины, взял с заднего сидения ватник, бросил его перед колесом, сел за руль.

— Ты как Паратов из «Бесприданницы» Островского! — засмеялся Семен Михайлович. — Тот бросал в лужу дорогую шубу, чтобы могла пройти Лариса… — Когда автомобиль тронулся, он сказал: — Что же, Миша, будем с тобой прощаться. Если уж так хочешь, отпущу тебя в училище механизации. Вернешься, получишь комбайн, поднимешься на мостик, поведешь свой корабль по полям и с высоты увидишь, что сделал человек в степи…

Букреев почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Нелегко ему уехать на всю зиму из поселка. Он слышит голос Маргариты. «Каждая звезда, — говорит она, — это чья-то мечта. Человек должен найти ее. Которая твоя звезда, Миша? Пойдем искать мечту. Далеко? Все равно пойдем…»