Александр Старостин - Второй круг

— Как будущий школьный учитель я считаю, что нужны не вожжи, а дело. И не только женщинам, но и нам. А женщинам всегда проще: они с самого рождения имеют прекрасную профессию, лучше которой нет, — быть матерью.

— Я, пожалуй, съем и эту ветчину.

— Сделай одолжение.

— Не знаю, как и жить, как свести концы с концами.

— Будь попроще.

— Откуда в тебе это олимпийское спокойствие?

— «Страдать» некогда. А чего тебе неясно? У нас на Руси всегда высшей добродетелью считалось: «Положи живот свой за други своея». Отсюда и пляши. Вспомни отечественные войны — двенадцатого года и последнюю. Вспомни, как в двенадцатом году хор цыган вступил в народное ополчение. Я уж не говорю о последней войне. Вспомни, как на наших глазах разваливались громадные империи, а мы пребудем вовеки. Пока не изменится психология у нашего народа… Вспомни Лескова. Не пойму, каким ты его местом читаешь. Вспомни замордованного мастера Левшу, который никак не отделяет себя от России. Он государственно мыслит. Перед смертью просит передать государю, чтобы ружья не чистили кирпичом.

— Зачем берешь то время? Теперь каждый таракан мзды ищет.

— Мы должны знать и свое прошлое. Мы ведь не ваньки, не помнящие родства. Не знать того, что было до того, как ты родился, — значит навсегда остаться младенцем.

— То-то ты возмущался, помню, глядя на выбивателей ковров.

— Это, дорогой мой, чепуха. Русский человек будет собирать сокровища на земле, а потом выйдет на площадь, ударит себя в грудь и покается перед всем народом и все накопленное пустит вразнос. Не пойму, чего тебе неясно. Заблудился в трех соснах?

— Кто тебя этому учил?

— Этому не учат. Загляни в себя и…

Зазвонил телефон. Ирженин снял трубку.

— Мои мальчишки, — пояснил он, — мне пора. — И в трубку: — Начинайте разминку без меня. Сейчас буду.

Росанов поехал разыскивать Любу. Все ее «друзья» пожимали плечами: не знали, где она.

Что же это сделалось с шофером Колей? Он словно помолодел, его глаза сияли, как у ребенка, впервые увидевшего жирафа. Он ловко распахнул дверцу перед Чикаевым, вытянулся по стойке «смирно» и заулыбался, что должно было означать его юмористическое отношение к своей стойке.

«На этот раз пронесло!» — догадался Чикаев и мысленно усмехнулся.

— Домой! — бросил он.

Он открыл дверь и сразу почувствовал присутствие Любы, хотя нигде не было видимых ее следов: в квартире царил беспорядок, оставленный утром. И в качестве доказательства правильности его ощущения появилась она сама собственной персоной, похудевшая, загорелая, в коротком халате и босиком. Она по-детски надула губы и опустила голову в фальшивом смирении. Ему показалось, что она еле сдерживает смех.

Он полез за сигаретами — Люба подняла голову, — он отметил, что она видит, как его рука от волнения два раза промахнулась мимо кармана, когда он убирал пачку. Она еле заметно улыбнулась, словно довольная его волнением. Он не знал, что сказать. Она молчала. Он, думая о преимуществе отвечающего на вопрос, молча прошел в свою комнату и занял кресло, которое мысленно, с мысленной же, довольно жалкой ухмылкой назвал прокурорским.

Люба прошлепала за ним и видела, как он садится. Она, как бы передразнивая его, села на диван, не желая давать ему преимущества сидящего в кресле. И он подумал, что она, пожалуй, неглупая женщина, хотя и работает под дурочку и шизофреничку.

— Как поживает красавчик Витя? Как его здоровье? — спросил он, криво ухмыляясь.

Он заметил, что Люба внимательно следит за тем, как у него предательски дергается нос. «Будто у кролика», — подумал он, взялся рукой за нос, желая остановить это неуместное движение, и для маскировки почесался. Потом полез за платком.

— Неплохо. Он оказался таким же занудой, как и ты. Я послала его к черту. Он тоже хочет сделать из жизни трудовую повинность на благо Отечеству. А ведь целью Отечества, как оно, по крайней мере, говорит, — счастье отдельных его членов… Он тоже хочет меня научить ходить по струнке.

— Я сейчас не склонен к философским разговорам. Что собираешься делать дальше?

— Не думала об этом. Поплыву дальше по воле ветра и волн.

— Может, тебе начать это очень интересное плавание с квартиры своей матери? У нее прекрасная квартира, и ты там прописана. А-а?

— Гонишь?

— Нет, не гоню. Живи где хочешь. Пока. Сейчас мне просто некогда заниматься бракоразводным процессом.

— А чего разводиться-то? Давай устроим дислокальный прогрессивный брак.

— Что это такое? Не встречал в литературе.

— Это я придумала. Жить в разных местах и не морочить друг другу головы, жить по собственным законам, не учить друг друга и не заниматься выяснением, кто умнее и кто под чью дудку обязан плясать. Тогда не будет ни ханжества, ни насилия.

Чикаев хотел сказать, что она ради свободы делать что ей вздумается готова угнетать весь мир, но промолчал, не желая устраивать бессмысленный диспут.

— Я ничего не имею против твоей свободы, но вначале попрошу тебя подать документы на развод, а я в качестве моральной компенсации выдам тебе сумму, достаточную на первый взнос кооператива, и ты возьмешь отсюда все, что захочешь.

— Это надо обдумать.

— Обдумай. Лучше в той комнате.

— Я приготовлю ужин.

— Да? Что это с тобой?

— Оказалось, что я умею стряпать. Кто б мог подумать!

— Попрошу обдумать мое предложение полной дислокации.

Когда она вышла, его затрясло. Он вцепился в подлокотник и никак не мог унять дрожи.

Люба как в воду канула. Росанов нашел ее адрес через справочное бюро. Старуха, открывшая дверь, испуганно уставилась на него.

— Она здесь не проживает. Она на мужниной квартире теперь. Может, ей что передать, если будет?

— Пусть зайдет в ЖЭК, — сказал он первое, что пришло в голову.

— Когда? Во сколько… прикажете?

— В девять утра. Завтра. — Он увидел в глазах старухи ужас. — Или послезавтра…

— Что случилось? Что она опять натворила?

— У вас нет никаких оснований беспокоиться, — сказал он, — не волнуйтесь, ради бога.

— Как же не волноваться?

— Всего доброго!

— Спасибо, спасибо! — запричитала старуха и вдруг начала кланяться.

«Черт знает что! — выругался он и сломя голову пустился вниз по лестнице. — А вдруг этот чинодрал Чикаев и в самом деле ее муж? Быть того не может!»

Он ходил по городу, останавливая внимание на всем, что хоть как-то напоминало ему Любу. Потом стал выискивать в толпе женщин, чем-то похожих на нее, и отмечать их телесные изъяны.

«Мерзавка! Чертовка! Вампир! — думал он. — У нее нет даже смутного понятия, что хорошо, что плохо… Спать с ней хорошо — просыпаться плохо… С вей жить невозможно. У нее уже теперь привычка «лидерствовать» и командовать… С ней все было бы много страшнее, чем можно вообразить…»