Александр Старостин - Второй круг

Я думал о дожде, о пульсирующих цветах, о стуке женских каблуков по асфальту, об утреннем гулком воздухе, о пении лягушек… Мой будущий отец, молодой, двадцатишестилетний, шел по Петровскому парку с восемнадцатилетней девушкой. Они шли мимо грота. Этот грот был когда-то чайной, потом стихийно отхожим местом и, наконец, ныне, памятником русской архитектуры такого-то века. Молодой человек думал: «Вот оно! Лучше не будет никогда». И его жизнь высветилась разом. И этот свет дал ему силы выстоять там, где выстоять невозможно. И теперь только он один на всей земле помнит взгляд той девушки, которым она ответила ему, когда он сказал ей что-то. Один он помнит, какие у нее были руки, ногти, помнит родинку… Только он! Ну а если б этот молодой человек был в другом настроении, вдруг бы девушка сделала что-нибудь не то? Как… Люба. Он бы пошел через кусты. Ну и меня бы не было. Не было бы — и все тут. Был бы какой-нибудь другой малый или девчонка, а потом женщина, старуха. Это я старуха. Я сижу на лавке, слежу за происходящим и перемываю чужие кости. Фу, какая омерзительная старуха!

Он был лет сорока, спортивный, в потертых джинсах и свитере, с застенчивой улыбкой. Я сразу понял, кто это такой. От обычных людей его отличали квадратные зрачки… А-а! Вы не знали этого? В литературе не встречали? Так теперь знайте! А меченные им вообще почему-то не имеют зрачков. Обратите на это внимание, дорогие товарищи! Как увидите человека без зрачков, знайте: он продался. Гость щурился, улыбаясь, но я не верил этим сощуренным в подобострастной улыбке глазам, которые вдруг цепко и умно зыркали по сторонам. Он вытащил из кармана записную книжку и сказал:

— Дел по горло!

И вдруг закатился и игриво ткнул меня пальцем в живот, но тут же смутился и густо покраснел. Я глянул на него ободряюще. Он ткнул пальцем в мою писанину и запел баритоном:

И тут он снова закатился.

— Ведь писали? — наконец сумел он выговорить и вытер слезы. — А-а?

— Писал.

— Что надо? Богатство, слава, женщины?

— От Любки надо избавиться, гражданин начальник. И на борт. Летать хочу. А если уж любить, так достойного человека. «Я увидел чистую изящную женщину с нежной душой. Мне хотелось носить ее на руках и плакать».

— Изящной душой, изящной душой, — бормотал он, силясь что-то вспомнить, — изящной, значит?

Он сделался тих и задумчив. Потом спохватился, выскочив из кресла, как подброшенный пружиной чертик, полез в портфель и вытащил бланк с завитушками под «мирискусников» и с гербом и торопливо его заполнил.

— Вот здесь подпись. Разборчиво. Все без обмана. Есть у нас на примете одна — с вполне изящной душой. Не «сумлевайтесь»… Бланк номерной. Видите номер? Если что нужно, звоните. Вот телефон. Если телефон изменится, сообщим дополнительно. Но у нас это происходит крайне редко. Последний раз телефон менялся при Петре Первом. Это наше изобретение, потом мы его отдали людям. Вообще, у нас все без обмана. Меня никогда не скинут с должности, вам не придется бежать к моему преемнику и что-то там ему доказывать, и он не будет вас гонять из кабинета в кабинет по этажам… Вообще мы много своих изобретений отдали людям. Не только телефон. Все — людям, все для блага человека. Мы, кстати, и бомбочку придумали. Она была у нас еще при фараоне Аменхо… не выговоришь… тепе… Мы многим изобретателям подсовывали ее, да все отказывались. Слабовольные людишки, совесть их мучила. А один сэр клюнул — и вот вам и Хиросима, и вот вам Нагасаки… Простите, много болтаю.

Он протянул мне свою шариковую ручку отечественного производства за тридцать пять копеек и ткнул пальцем, где подписываться.

И тут я увидел его нечаянную, не для меня, дьявольскую усмешку. Неужели обманул?

Гость, сдерживая нетерпение, спокойно взял бланк, обнюхал подпись и удовлетворенно кивнул.

Через секунду я уже слышал его торопливые шаги по лестнице. И скоро он, сопровождаемый взглядами голубоглазых старух, шагал к машине «Медицинская помощь на дому». На ходу заглянул в записную книжку и, открыв заднюю дверцу, забрался на сиденье. Подобрал ногу и хлопнул дверцей. Машина тронулась. Старушечьи головы повернулись, как какой-то многоколесный механизм, приводимый в движение одной шестеренкой».

В дверь позвонили. Росанов пришел в себя и сунул записную книжку в карман.

«Кого несет нелегкая?» — подумал он.

На пороге стоял мужчина лет сорока, спортивный, в джинсах и свитере. Росанов от неожиданности вздрогнул. Ему вдруг захотелось рассмотреть зрачки гостя, но на лестничной клетке было темно. Росанов включил свет в прихожей и сказал:

— Проходите, пожалуйста.

Надо было во что бы то ни стало рассмотреть зрачки гостя, но тот как-то стыдливо отшагивал и отшагивал, боясь попасть в круг света.

— Вы Росанов? — спросил человек.

— Так точно! Чем могу быть полезен? Проходите, пожалуйста. — Росанов протянул руку, как бы собираясь втянуть гостя в дверь, на свет, но тот, испуганно отступив, сказал:

— Нет, нет, я спешу. А это вам.

Он протянул длинный сверток, который с самого начала привлек внимание Росанова.

— Что это?

— Это от Юры.

— Что с ним?

Человек, глянув на часы, сделал испуганное лицо.

— Ничего. Простите! Я тороплюсь!

Его туфли на кожаных подошвах застучали по ступеням. Росанов глянул вниз и увидел скользящую по перилам руку. Он никак не мог сообразить, где кончается «беллетристика» и начинается реальность. Впрочем, он не очень-то и хотел разбираться в этом и даже был втайне рад тому, что в жизни еще не все понятно и можно заморочить себе голову. Он глядел вниз, где по квадрату перил двигалась рука незнакомца с квадратными зрачками (фу, какая чепуха!).

Росанов выглянул в окно. Незнакомец был точно в таких же джинсах, что и на Росанове, — отечественных, за тридцать рублей — и точно в таком же свитере.

«А может, он — это я?» — подумал Росанов, провожая взглядом гостя.

«Что же с Юрой? Сегодня же поеду в больницу».

Он развернул сверток, и ему сделалось не по себе — это был винчестер.

Через полчаса он подходил к дому Ирженина.

— Что случилось? — спросил тот.

— Это тебе, — сказал Росанов, — от Юры. Наследство.

— Как?

Ирженин прошел в комнату. Росанов последовал за ним и сел в кресло как раз напротив поддельного Андреевского стяга на стене, с двумя крестами покойного дедушки Ирженина.

Ирженин сел на диван.

Росанова слегка трясло, и он как-то бессмысленно улыбался.

— Уже похоронили? — спросил Ирженин.

— Да, в некотором роде… Там есть такой желтый особнячок… Купеческий модерн или как там его? Там подвал. Это морг.