Александр Старостин - Второй круг

— Ну ладно, — сдался Росанов.

Иван Ильич начал:

— «22 февраля мы втроем вылетали в Энск на завод, чтобы получить после капитального ремонта самолет Ан-12, согласно официальному сообщению готовый к приему заказчиком. Наша группа состояла из инженеров по спецоборудованию самолетов — Володи Н., Саши К. и меня. Возраст разный, запросы разные: они помоложе моих сыновей. В Москве стояла мягкая светлая погода, и очарование лесов как бы говорило: «Куда это вы улетаете перед Днем Советской Армии? Мы вас зовем в свои кущи…»

— Не знаю. Может быть, слово «кущи»?.. — Росанов поморщился.

— Да ты слушай, не перебивай. Потом…«День прошел бесцельно. Самолет не был подготовлен. Злые из-за пустой траты времени, продрогшие от неуемной ветреной стихии, пришли в гостиницу. Все жители гостиницы поэтажно сгруппировались в коридоре: шума от самолетов меньше и теплее. Наша комната с подветренной стороны. Тепло, но шумно, и множество тараканов.

«Они бегут, где тепло», — комментирует нашествие тараканов Володя.

«От этого радости мало», — отвечает Саша и стряхивает с подушки целую армию тараканов разной величины и возраста.

Я решил побриться. Когда открыл чемодан, то и там их было множество. Но самое удивительное: они проникли в футляр электробритвы. Показываю их своим товарищам.

«Вы их на память возьмите в Москву», — советует Саша.

«А тебя, думаешь, они пощадят?» — спрашивает Володя.

«Но у меня нет чемодана, а свой портфель я брал на завод».

Когда же он открыл портфель, то оттуда разных размеров с невероятной быстротой побежали тараканы.

«Рано ты радовался», — замечает Володя.

«Ну, не вешаться же из-за этого», — отвечает Саша.

«Главное, чего нам надо опасаться, это чтоб они ночью не заползли в рот».

«Ну, Иван Ильич их храпом распугает, а ты, Саша, не храпишь. И у тебя есть реальная угроза…»

«Да в рот не страшно — можно выплюнуть. Не залезли бы в уши. Как их извлекать из ушей? Проволокой? Или гвоздиком?»

Иван Ильич оторвался от рукописи, когда услышал смех. Росанов, сидя на кресле, держался за живот.

— Ты, что ржешь? — рассердился Иван Ильич.

— Ничего более смешного я в последнее время не читал, — выговорил он с трудом. — Ну зачем вы пишете про тараканов? Напишите, как выполняли какое-нибудь правительственное задание. Ну риск, стихия и все такое.

— Да ты погоди! Ты слушай дальше. Потом будешь говорить… «…Вернулись мы с Володей с завода, решили позвонить домой из автомата. Автомат не работает. Решил воспользоваться через телефонную станцию. Пришлось долго ждать заказа. Слышится недовольное ворчание со стороны краснолицего товарища ниже среднего роста. Я ему посоветовал меньше эмоций вкладывать в свое возмущение, ибо этим делу не поможешь. Лучше б я его не трогал. Он начал изливать душу насчет этих «безнаказанных нарушений». Мне было также неприятно, что связь в субботу работает плохо. Но он возмущался всем, видите ли, все ему у нас не нравится, все у нас ему плохо, а вот «там», за кордоном, настоящий порядок.

«Ну чего вы говорите? С чужих слов?»

«Я был в Белуджистане. Там телефоны исправны».

«Так уж и исправны? Да часто ли вам приходилось там звонить?»

«Там за плохую работу выгоняют. Лодырей не терпят, а мы либеральничаем. Никто не будет наказан, что телефон не фурычит. Безобразие!»

Он все говорил и говорил.

«Ну, это болтовня, — говорю ему. — Вам не стыдно?»

«Чего стыдна! Я сам все видел вот этими глазами».

Возражать ему трудно, а верить глупо. Но главная мысль его звучит четко: слова должны подтверждаться делами, надо строго спрашивать с каждого за исполнение служебных обязанностей, особенно в сфере общественного питания. Никаких скидок! А то в столовую не попадешь, а если и попадешь и тебя супом не обольют, то потом весь день живот болит… Одним словом, есть у нас еще отдельные недостатки в сфере общественного питания. Но нельзя закрывать глаза и на наши успехи в развитии промышленности, добыче газа и нефти… Вообще каждый должен делать на своем месте что положено. Тогда и телефон будет работать… И все равно меня бесило не столько высказывание этого крикуна, а молчаливое соглашательство его товарищей, которые ничего не говорили в ответ и молчанием как бы были на его стороне. Тревожило и другое. Среди летного состава бытует такое критиканство, а ведь они — представители самой хорошо оплачиваемой группы работников Аэрофлота. Этот осадок не давал покоя всю ночь. Мучили мысли, как мы дошли до такого критиканства, что теряем чувство меры, что обывательщина заслоняет наши завоевания и грандиозные свершения во всей жизни…»

— Зачем вы это написали? — спросил Росанов.

— Надо опубликовать.

— Боюсь, что не опубликуют.

— Почему?

— Ну зачем писать про тараканов и телефон?

— А мне нравится. По-моему, написано хорошо, не хуже, чем у других. Ты послушай!

— Вот я читал книгу воспоминаний одного полярного летчика. Он написал только о двух годах жизни на Севере. Вот и вы напишите.

— Он пишет высокопарно. Это я с ним работал два года. Он в самом деле пишет высокопарно.

— Ну, у вас тоже, простите, «кущи». Напишите, например, как садились в Айс-Фиорде на заминированное поле. Вот это было бы интересно.

Иван Ильич досадливо отмахнулся.

— Да не было оно заминировано! Просто мы думали, что оно… того, а так-то там не было ни хрена. Зря нас пугали. И дело прошлое…

— Или как садились на волну, и подбирали утопленников, и шли по проливу Вилькицкого двести миль, и не могли даже встать на редан…

— И не вспоминай об этом… Как меня потом крыли за опоздание на вылет… Нет, ты послушай дальше!

Росанов, чтобы отвертеться, сказал:

— Дали бы мне рукопись с собой: я на слух плохо воспринимаю.

— Ладно. И ошибки поправь. И вообще ты не подумай чего-то такого. Я же не журналист. Я хочу, чтоб на заводе отреагировали. Мне ведь главное, чтоб самолеты после облета ставили там, где удобно заводским. Чтоб все было согласовано. Чтоб не было раздолбайства. Разве этого нельзя было предусмотреть? Неужели они думали, что я после облета не обнаружу ни одного дефекта? А всякие там воспоминания — их никто нынче и не слушает. И надо идти вперед…

Иван Ильич подошел к окну и замолчал. Казалось, он вдруг выключился из действительности.

Анна Сильвестровна в этот момент перевязывала бечевкой коробку и, обратив внимание на тишину, подняла голову:

— Что увидел? — спросила она.

— А-а. Да так… Ничего… Ну… закат, одним словом.

Иван Ильич повернулся к Росанову и спросил:

— Отчего у тебя вид такой? Пил вчера?

— Было дело.

— А что?

— Друг умер.

— С похорон?

— Нет. Я и не знал, что он умер. Пришла от него передачка.

— Передачка? Кто же знает, что он умер?