Аркадий Инин - Вот и лето прошло...

— Да уж, эпидемия!

В свою реплику я попытался вложить максимум сарказма, но она этого даже не заметила. И сообщила:

— Между прочим, мы хотели самого Сергеева страхделегатом избрать. Молодой, энергичный, не связан семьей… Так он отказался, сказал, что готовится в аспирантуру.

Над этим сообщением я чуть призадумался, но додумать не успел, потому что предместкома вдруг вся как-то подтянулась и изрекла сквозь марлю торжественно-покаянным тоном:

— Мы понимаем! Мы всё понимаем! Поступок Сергеева кладет пятно на весь наш коллектив…

— Не понял. Какой такой поступок?

— Ну этот… исчезновение. Проглядели!

— Да? Значит, можно было и не проглядеть? А как?

— Ну! — Ее обидела примитивность моего вопроса. — Побольше внимания… побольше чуткости… заботы…

Она еще бубнила что-то приглушаемое маской, а я думал о том, как все-таки затерли мы самые обычные и добрые слова. Побольше внимания, побольше чуткости… Прямо какой-то кулинарный рецепт: побольше сахару, поменьше соли, перчик по вкусу! А ведь чуткость, внимание — они конкретны, они приложимы только в определенный момент к определенному человеку. Например, в данный конкретный момент я ощущал необходимость проявить внимание и чуткость именно к сидящей передо мной женщине — председателю местного комитета.

— Алла Владимировна, да снимите вы это украшение! Я уже переболел гриппом.

— Правда?

Она с облегчением сняла маску, и под ней, как я и предполагал, обнаружилось очень милое лицо. Она вдохнула воздух полной грудью, и голос ее, вырвавшийся из марлевого плена, тоже оказался очень приятным.

— Знаете, Юру восемь лет назад ко мне на практику определили. Я тогда старшим инженером была. А теперь и он уже старшим был. Был…

Она вдруг надрывно всхлипнула.

— Что вы, Алла Владимировна!

— А если это какие-то… хулиганы? Когда мой сын вечером в кино или в театре, я места себе не нахожу…

— Ну-ну, успокойтесь, откуда такие мрачные мысли? Может быть, Сергеев пошутил, разыграл…

— Но зачем? Зачем?

— Это я и пытаюсь выяснить с вашей помощью.

— Не знаю, не знаю, — она опять всхлипнула. — Юра был такой хороший мальчик, его все так любили…

— Я понимаю, о пропавших или — хорошо, или — ничего, но в интересах следствия скажу: Сергеева у нас не любили!

Так мне сообщил групповод Андрей Гаврилович Крутых.

Что это они всё — в прошедшем времени? «Был», «любили», «не любили»… Чего они бедного Юрика раньше времени хоронят!

Я даже разозлился и решил провести разговор с Крутых деловито и жестко. Беседовали мы в институтском буфете. Потому что этот кряжистый хмурый мужчина лет сорока с лишком не желал беседовать нигде в другом месте, ибо подоспел его миг «принятия пищи», как он выразился. Откладывать этот процесс ему было ни в коем случае невозможно — так доктор прописал. И вот он сидел со мной за столиком, жевал тертую морковь, запивал ее кефиром и, кажется, не столько слушал меня, сколько прислушивался, как ведет себя его язва, которую он, конечно, заработал исключительно благодаря своему мрачному характеру… Стоп! Похоже, у меня самого начинает портиться характер. Спокойнее, Илья Петрович, вы же на службе!

— А за что его не любят? — Я все-таки старательно перевел разговор в настоящее время. — Плохо работает?

— Да нет, он неплохо работал, — Крутых упорно держался времени минувшего. — По работе к нему я лично как руководитель группы претензий не имел. Знающий инженер, толковый, хотя и без инициативы. А недолюбливали его за другое. За то, что любил выставляться.

— Что значит «выставляться»?

— А то! Я… да не только я, многие у нас на вечернем учились, на заочном. Особо напирать на теорию было некогда, до всего своим умом, практически доходили. А Сергеев любил теоретиком выставляться. Новость в журнальчике научном вычитает, а потом подкалывает… Но я вам так скажу: мы, проектанты, продукцию выдаем, а для теории есть НИИ. А насчет журналов, так если человек семейный, у него даже на центральные газеты времени в обрез!

Я не стал спорить, я просто задал вопрос, уже ставший в этой истории традиционным:

— Вы обратили внимание на то, что Сергеева неделю нет на работе?

— А как же. Я ему которую баранку в табеле кручу.

— И всё?

— А что еще? Страхделегат наш как раз сам болен.

— Эпидемия?

— Вот-вот. А у нас сейчас проект только начинается, запарки особой нет. Так что если и скучал за ним кто, так только его дружки-приятели…

Друзей-приятелей Юрия Сергеева в институте было двое: Алексей Троилов и Владимир Куликов. Оба — его соученики по институту, хотя и с разных курсов. Куликов, как мне сказали, ушел на объект и ожидался только после обеда. Так что сначала я побеседовал с Троиловым.

Уникальная это была беседа! Не говоря ни слова, Троилов — остроносый, худой и длинношеий — повел меня из помещения на зеленый институтский дворик; настороженно оглядываясь. Я покорно шел за ним и тоже помалкивал, наблюдая за этим любопытным субъектом.

Только надежно укрывшись за деревьями и кустиками, в чем он убедился, тщательно оглядевшись в последний раз, Троилов, не дожидаясь моих вопросов, нервно выпалил:

— Да, мы с Сергеевым коллеги! Ну и что? В чем вы меня подозреваете?

Я был ошарашен.

— Какое подозрение? Мне нужна ваша помощь. Вы учились с Сергеевым…

— Но он закончил на два года раньше меня! — перебил Троилов.

— Хорошо. Но вы уже несколько лет работаете вместе…

— А до этого мы три года даже не виделись!

— Хорошо. Но потом, как мне сказали ваши сотрудники, вы были дружны…

— Ну и что? Что вы хотите мне пришить?

Оставалось только развести руками. О чем еще я мог толковать с этим начитавшимся и насмотревшимся страшных детективов явным близким родственником знатока Сименона и Кристи могучего старца Ивана Никитича? Что нового я мог ему сообщить, о чем мог его спросить?

Но Троилов, оказывается, вовсе не считал наш разговор оконченным. Он достал из-под полы крошечный магнитофончик.

— Это что такое? — еще более опешил я.

— Дело очень серьезное! — Троилов вновь нервно огляделся по сторонам. — Каждое слово должно быть зафиксировано. Чтобы не было впоследствии превратных толкований.

Да-а, какие уж тут Сименон с Кристи! В ход пошли научно-технические методы Штирлица, нет, скорее даже, генерала Константинова в том же тихоновском исполнении из «ТАСС уполномочен заявить».

— Я делаю заявление! — так и начал Троилов, включив свою машинку. — Я официально заявляю, что к исчезновению гражданина Сергеева я не имею никакого отношения и поэтому…

Ясно. Он будет изливаться еще долго. Будет приводить алиби и называть свидетелей. Вообще такие, как он, крайне переоценивают свою личность. Они считают себя достойными подозрения в кошмарном преступлении.