Аркадий Филев - Горизонты

Верил и я в нее, в свою удачу… А легкие, почти невесомые листочки опускались к ногам не той стороной, как бы я хотел.

В тесном коридорчике, напротив распахнутых на улицу дверей, у списков, вывешенных на стене, как и в дни экзаменов, толпились мальчишки и девочки. Задрав головы, они старались найти себя в этих списках. Многие искали и не находили, но всех держала еще какая-то маленькая надежда.

Все мы, казалось, были одинаковые, и в то же время все разные. Перед каждым из нас лежала своя судьба.

Вот в стороне стоит девочка и трет глаза концом платка. Рядом с ней мальчик в картузе, набычась, теребит пальцами крученый поясок. Какой-то парнишка с красным возбужденным лицом вырвался из толпы и, что-то сердито сказав, побежал вниз по ступенькам…

Были тут и другие — веселые, улыбающиеся. Они подбегали друг к другу, брались за руки, говорили о начале занятий, о будущих уроках. Среди них оказался и я. Мне все еще не верилось, что я принят. Несколько раз подходил к спискам, подолгу разглядывал их. «А ну-ка, прочитай, прочитай», — просил я. И в ответ вслух произносили мою фамилию. «Значит, не ошибся!»

Опершись о поручень лестницы, я наблюдал за толпившимися сверстниками. Мне вдруг стало жаль плачущую девочку. И мальчика, который все теребил пальцами крученый поясок. Их не приняли… Видно, меньше знают. А меньше ли? Может, девочка растерялась на экзамене?..

Я тогда и не предполагал, что всего лишь через пять-шесть лет, когда я сам стану учителем, представится возможность учиться всем желающим. Но для моих сверстников время уже уйдет. Велика была тогда тяга к знаниям, а школ для всех не хватало.

Заглянув снова в список и снова уверившись в исполнении моего желания, я пошел домой. На улице встретил Серегу.

— Ну, парняга, значит, будем вместе учиться, — подавая мне пухлую руку, сказал он. — Держись меня!

— Ладно, — ответил я и дотронулся рукой до деревянного здания школы, будто лаская его…

Шли домой шумной ватагой. На середине пути, взобравшись на хребтину горы, которая разделяла два сельсовета, увидели родные места: и прежнюю школу, и свои деревеньки… И вдруг все обрадовались, дружно закричали: «Ура!» — и стали бросать вверх свои картузики. Вместе со всеми кричали и мы, принятые в семилетку. Помимо меня, приняли в пятый класс еще Мишу Княжева да был записан кандидатом мой однофамилец Вася.

Кто-то из мальчишек задиристо сказал: а чего, мол, они радуются, давай их, принятых, окрестим.

«Ну и пусть поколотят, главное — приняты», — по-мальчишески храбрясь, подумал я, сжимая кулаки.

Ребята сгрудились около нас, начали задирать. Мы заняли оборону. Но, к нашему счастью, один из них заступился:

— Чего вы на ворот к ним лезете? Пусть учатся ребята…

На этот раз я не прозевал и в школу пришел раньше всех. Списки, в которых значились зачисленные на учение, все еще висели в коридоре. Я вновь заглянул в один из них и, найдя свою фамилию, пошел в класс занимать парту. Выбрал ее в первом ряду от окон, четвертую по счету. Немного посидел, пересел на другую. Потом снова перешел на прежнюю, здесь лучше: у самого окна — светло, доска не блестит, и учитель близко. Лучшего места и не сыскать! В это время ко мне подошел коренастый крепыш и негромко, чуть нараспев, попросил подвинуться.

— Садись, если хочешь, — и я уступил ему место рядом, у самого окна, под форточкой.

Крепыш молча залез за парту и начал выкладывать что-то из сумки.

— Что это у тебя?

— Транспортир, циркуль, все мое хозяйство…

— Для чего это?

— Узнаешь сам…

— А тебя как зовут?

— Григорий. Бушмакин Гриша. Говорит тебе что-нибудь моя фамилия? — и, усмехнувшись, дружелюбно посмотрел на меня.

— А чего она должна говорить? — не поняв его, удивился я.

— Ну как же… Вот, например, Ломоносов: все знают, что это великий ученый…

— Это который стихи писал?

— Он все умел.

— И ты, поди, умеешь с таким хозяйством?

— Нет, я не все, — словно с огорчением, признался Гриша. — Если бы умел, не пришел сюда.

— Я ведь тоже потому притопал, — согласился я. — А ты двигайся ко мне поближе, места тут хватит.

Гриша Бушмакин мне сразу понравился: простой, задираться, видать, не любит. И знает обо всем чуть ли не больше Сереги.

Пока мы знакомились с Гришей, ребята заполнили все парты. И вдруг в класс вошел Илья Фомич.

— Ну вот, ребятки, мы и встретились, — на ходу начал он. — А вы еще сомневались, примут ли…

Илья Фомич, остановившись у стола, пристально разглядывал нас.

— Мы с вами расширим познания о Земле. Какая она собой? Высоко ли от нас солнце? Об этом рассказывает география. А есть и ботаника — наука о том, что, где и как растет. Эти науки я и буду вам преподавать.

Мы слушали, затаив дыхание.

«Все как интересно-то», — подумал я в конце урока. — Много ли сижу тут, а сколько уж набрался».

Мне вдруг захотелось побывать дома и рассказать то, о чем говорил учитель. И Кольке бы Бессолову надо послушать, зря он не стал учиться. Чего он там, дома, о Земле узнает.

А Илья Фомич с бородой на груди ходил между рядами и продолжал рассказывать о нашей прекрасной планете Земле.

Я оглянулся и увидел на самой дальней парте Серегу. Он тоже посмотрел на меня и погрозил мне пальцем, должно, обиделся, что я не сохранил для него места.

«Так не все ли равно, Гриша тоже наш парень».

Я взглянул на Гришу. Он что-то записывал.

— Ты чего пишешь-то? Не велели ведь.

— Сам должен знать, надо тебе или не надо, — ответил он спокойно и снова склонился над тетрадкой.

В перемену мы ближе познакомились с Гришей.

Родом он с Пушмы. Есть, оказывается, такая река. Два года не учился: дома одна мать (отца убили в гражданскую), а детей много. Вот и затянулось дело с ученьем.

— А транспортир-то бери, — вновь залезая за парту, сказал Гриша.

— Как бери? — удивился я.

— Дарю. Пригодится.

— А я чего тебе? Карандаш разве?

— Самому нужен будет.

— У меня еще красный есть. Им малюю огонь да флаги. Урчала черным рисую… Бери, бери… рядом ведь теперь жить-то будем.

На другой перемене я осмотрел доску. Здесь и доска другая, чем-то покрыта сверху, будто резиной… Ну и доска — во всю стену. Внизу на гвоздике висела тряпка.

— Бахтияр, ты дежурный, — закричал я. — А тряпка-то у тебя сухая.

Серега вскочил с места.

— И впрямь ведь я, — пробасил он. — А ну, парняги, проветрим класс. Двигаем все в коридор! Ты открой форточку, а ты намочи тряпку, — потрясая кулачищами, командовал он. — Побыстрее выходите, парняги, не люблю повторять. Буду дежурить до тех пор, пока не приучу вас к порядку.

Школьная жизнь входила в свои берега.

Илья Фомич был человек примечательный во многих отношениях. Он учил нас всего один год, а как много мы узнали на его уроках! Рассказывал ли он о морях и океанах, об одуванчике или фиалке лесной — все было интересно.