Аркадий Филев - Горизонты

— Никому, ребятки, ничего не поставил, потому что у всех ошибок полно. Плохо разъяснил я вам.

— Как же плохо? Хорошо, — пропел тонкоголосо Деменька Цингер.

— А почему не так сделали? Понятно ли теперь, ребятки?

Я шел домой — и снова ждал урока Ильи Фомича.

«Теперь уж сделаю, как надо, — молча обещал я ему. — Как только приду, сразу засяду за затмение…»

С Гришей Бушмакиным мы подружились.

В школу я приходил пораньше и поджидал его: то ответы у задачи нужно сверить, то книжку интересную дома прочитал, хочется рассказать о ней, то о пионерском поручении надо посоветоваться.

Гриша был аккуратен, он всегда приходил без пятнадцати девять. По нему можно было проверять часы. Увидишь на тротуаре мальчишку в пестрой шапке из телячьей шкуры, и считай, что пора садиться за парты. Через минуту-другую Гриша вбегал в прихожую, сбрасывал с себя овчинный полушубок желтой дубки и, прихватив с собой сумку и пеструю шапку, направлялся к нашей парте.

Я раскрывал свою тетрадку, и мы начинали сверять ответы домашнего задания по математике.

На каждом уроке математики Павел Никифорович кого-нибудь вызывал к доске. Вызывал он чаще по порядку, и я следил, когда подойдет мой черед. В такие дни я волновался больше обычного: а вдруг попадет какая-нибудь заковыристая задачка?

«Только бы отвести очередь, — думал я с тревогой. — Ведь все, все знаю, а страшусь. Боязливый какой-то, не то что Гриша».

У каждого учителя, вероятно, есть ученики, на которых он опирается. Были свои любимые ученики и у Павла Никифоровича. Стоило кому-нибудь запутаться у доски, как учитель тотчас же обращался к ним. А они уже тут как тут, наготове, они бойко отвечают на вопрос, в котором запутался их товарищ. Павел Никифорович, вздернув на лоб очки, теребит свой висячий ус и добродушно улыбается. Это были его самые счастливые минуты. Гриша Бушмакин был в числе трех-четырех преуспевающих. А я — нет, я по математике шел в середнячках, не хуже их, но и не лучше. Решал примеры и задачки аккуратно, у доски подолгу не стоял, не ругал меня учитель, а все же, признаюсь, не радовали меня эти уроки.

Вот, бывало, входит в класс Павел Никифорович, прямой и бритоголовый. Серый, полувоенного покроя, френч со стоячим воротником подпирает гладко выбритый подбородок. Очки, как всегда, у Павла Никифоровича на лбу. Раскрытый журнал он несет в руках перед собой. Остановившись у стола, прицеливающим взглядом окидывает притихший класс, надвигает очки на глаза и равнодушно произносит чью-нибудь фамилию. По классу проходит вздох облегчения.

«Не меня… пронесло!» — вздыхает класс.

Я и теперь помню это странное чувство. Откуда оно взялось: или учитель вселил в нас страх еще во время вступительных экзаменов, или мы в самом деле слабо разбирались в математике? А может, суть была в чем-то другом?..

Имел Павел Никифорович привычку бросать кому-нибудь из нас язвительное словечко. И доставались они большей частью нам, середнякам да слабеньким.

Стоит учитель рядом с учеником и что-то бормочет себе в усы.

— Игрек куда убежал? — вдруг вскрикнет Павел Никифорович.

Классу все видно, и все мы давно заметили, что игрек, действительно, на доске потерялся. А учитель уже новую шутку подбрасывает.

— Плюс на минус, по-твоему, будет сивая коза?

Тут уж становится ясно: бросай мел и возвращайся к себе за парту. Иначе — доконает. Может, и не доконал бы, но среди нас укоренилось именно такое мнение.

Сядет мальчишка за парту, смахнет со лба пот — и за задачку. Решит — и удивляется, как же он опростоволосился-то так? Вот же ответ… Но уже поздно: у доски стоит другой ученик.

Гриша Бушмакин этого не испытал. Я всегда удивлялся, как он быстро и ловко решал задачи.

Гриша однажды рассказал мне, что он любит решать их дорогой или вечером перед сном, даже решает в постели. Утром, как только проснется, снова проверит — и все! Попробовал и я так делать. Иду как-то из школы и мурлычу себе под нос. И странно, начну с задачи, а кончу совсем другим. Вместо цифр вспоминаются книжки со своими героями. То я радуюсь чему-нибудь, то негодую. «Это интересно!» — вскрикиваю я и только тогда вспоминаю, что задачку-то так и не решил. А у Гриши как-то получалось все по-иному. Может, оттого, что он был старше меня на два года? Только вряд ли, шибко способный он был на задачки. Даже вступал в спор с самим Павлом Никифоровичем.

Как-то, помню, Гриша встал на уроке и сказал учителю:

— Ответ у меня правильный, а вы почему-то подчеркнули… Можно и таким способом решить.

И Гриша, не ожидая приглашения, вышел к доске.

Постукивая, заходил по доске мел, из-под Гришиной руки поползли дружной цепочкой цифры. Пораженные неожиданным поступком Гриши, мы затаили дыхание и ждали, чем это кончится. Я очень хотел, чтобы Гриша победил в споре. Пусть учитель почувствует, что и он иногда ошибается.

— Вот мой ответ! — сказал Гриша негромко, но твердо и подчеркнул ответ двумя чертами, как это делал обычно сам учитель.

Павел Никифорович надвинул на глаза очки и, подойдя к доске, остановился у нее.

— Так, так, — словно жевал он губами. — И тут так…

Лицо его помрачнело, оно вроде сразу осунулось. Но старик не хотел сдаваться.

— Как же так? — он взял задачник и, сверяя условие задачи с Гришиным условием на доске, снова прошептал: — Так, так… Плюс на минус дает минус. Так и должно быть…

И, захлопнув задачник, кинул его на стол.

— Молодец, Бушмакин, твой верх!

Я думал, расстроится Павел Никифорович, а он, наоборот, стал веселее обычного, в глазах загорелся мальчишеский задор. Похлопывая ладонями, замазанными мелом, словно стряхивая с них белую пудру, он признался в своем поражении.

— Я-то считал…

И вдруг опять смутился. Снова взял задачник, раскрыл его на той самой странице, где была задача, посмотрел на нее через очки долгим взглядом и словно упавшим голосом сказал:

— Так оно и есть…

Мне почему-то стало жаль Павла Никифоровича.

На перемене все окружили Гришу.

— Как же ты учителя-то сумел прижать? — спросил тонкоголосый Деменька Цингер. — Вот бы мне…

— А зачем тебе это?

— Как зачем? Отметка…

— Не в отметке дело.

— Оно конечно. Только был ли ты уверен?

— Если я решу задачку, а утром проверю, всегда бываю уверен, — ответил Гриша и побежал на улицу.

— Везет парню, — бросил вслед, ему Цингер.

— Перестань ты! — крикнул я. — Дрожишь за книжкой, а что толку?

— Толк будет, — пропищал Деменька и полез за парту со вздохом. — Ой, ведь сейчас физика… Закон Архимеда… Тело, погруженное в жидкость…

Хотя я и страшился Павла Никифоровича, но больших неприятностей у меня не было.

Вспоминаю один нелепый случай.

Деменька Цингер писал круглыми аккуратными буквами, немного с наклоном вправо. Мне понравилось это, и я стал присматриваться к нему. Особенно заинтересовала меня буква «б». Он выводил ее как-то по-своему: сделает кружочек внизу и такой же кружочек завернет вверху. А почему бы мне так не писать? И в тетради по алгебре я столько навертел этих кружочков, что Павел Никифорович, наверное, за голову схватился. На поле моей тетрадки он написал эту букву так, как и надо было писать ее. И тут же внизу высмеял меня, приписав, что за накрученные колобки он снижает мне оценку.