Аркадий Филев - Горизонты

Я смотрел на его обросшее щетиной лицо и вспоминал о нашей недавней школьной дискуссии. На какой-то миг закралось сомнение: может, и прав Назарко?..

— Хорошо, что корову нашли свою. В другую деревню было увели ее, — сказал отчим. — Спасибо матери, разыскала.

Мне было жалко отчима. Я молча рыл носком сапога талый снег. Чего же агитировал наш Тулупов? Если не подошло время, зачем же будоражил он людей?

— Тулупов у нас тут есть, — переминаясь с ноги на ногу, вдруг сказал я.

— Он тоже гнул круто. А теперь нам приходится расхлебывать эту кашу… Сани найдутся. А вот как семена? Ведь в общих сусеках лежат. Сеять-то чем? Вот о чем душа, сынок, болит. — Помолчав, отчим добавил: — Они, загибщики-перегибщики, уедут куда-нибудь с глаз, а мы-то ведь тут остаемся… в Купавах…

Как-то Зина прибежала впопыхах домой и, сбросив с себя шубку, упала на кровать и заплакала. А потом сообщила, что заболел Антон Иванович. А заболел будто оттого, что рассерженные мужики и бабы в одной деревне, где Тулупов проводил собрание, точно осатанев, набросились на него, обвиняя его в перегибах: он, дескать, силком их в коммуну согнал. Тулупов пробовал что-то объяснить им, но те и слушать не хотели. Землемер, доведенный до красного каления, схватился за грудь и упал. Шумевшая толпа примолкла. Одни, испугавшись, решили уйти от греха, другие, окружив больного, жалостно охали: «Человека-то какого свалили…» И уж ругали сами себя. Кто-то из баб поднес испить ему воды. Десятский тотчас же побежал запрягать лошадь. Укутав землемера в тулуп, повезли его в больницу.

«Лежать и не двигаться», — приказали в больнице.

Это не на шутку взволновало Зину. Она упросила врача, чтоб разрешили ей чаще навещать больного. Забеспокоилась и Анна Павловна, нет-нет да и спросит Зину об Антоне Ивановиче. А Зина знала о нем все, она сидела у его койки даже по ночам. А утром, как всегда, шла к себе на работу.

Тулупов поправлялся медленно. Врачи говорили, что у него был сердечный приступ.

Однажды Зина, позавтракав, выбрала в шкафу книгу и собралась идти к Антону Ивановичу. Меня она не пригласила с собой, и я вдруг почему-то обиделся. Чего же она сердится? Разве я виноват, что он заболел? Хотя почему она должна приглашать, ведь и без меня дорогу знает… А раньше всегда звала с собой… То раньше…

Наш Бирачев ходил хмурый, усталый. Валые щеки покрылись рыжей бородой, отчего он, казалось, сразу постарел. Мы знали, что он был членом бюро райкома партии и частенько ходил на заседания. А теперь и вовсе стал там пропадать. Говорили, что в эти дни в райкоме круглые сутки работали, нелегко, видно, приходится исправлять эти пагубные перегибы…

Наш литератор Дмитрий Евгеньевич по-прежнему приносил в класс новые книги и журналы, в которых уже писалось о коммунах. О событиях в деревне он отзывался спокойно и уверенно. Все, дескать, войдет в свои берега, колесо истории крутится… О нашей жизни писатели уже пишут книги…

Только ничего не изменилось у Павла Никифоровича: алгебра и осталась алгеброй, и мы каждый день медленно, но терпеливо подвигались от одного параграфа учебника к другому. Сколько бы ни прошло лет, а в этой науке, казалось, так ничего и не изменится. Другое дело у Бирачева. Тут уж постоянно надо следить за жизнью, и следить зорко. Вчера он с жаром ратовал за коммуну, а сегодня уже говорит иначе: ошиблись, мол, могут быть в трудном пути и ошибки… И, дотрагиваясь до заросшего подбородка, пояснял, что социализм — сложная историческая формация, только мы, единственные в мире, возводим это светлое здание будущего, и возводим его впервые в истории. Возможны и досадные издержки.

— Само собой разумеется, парняги, а как же без них? — в тон басил из угла бритоголовый Серега Бахтияр.

— А может, было можно обойтись и без них? — спросил не без подковырки Назарко Половник.

Мы удивленно переглянулись. Назарко и в самом деле все какие-то вопросы с заковырками подсовывает.

— Конечно, могли бы, — согласился Бирачев, будто давно ждал этого вопроса. — Я подобрал вот материал специально о ленинском кооперативном плане.

Учитель достал из портфеля толстую книгу, среди страниц которой виднелись голубенькие бумажные ленточки. Потом достал какие-то брошюры и свою пухлую, в коленкоровом переплете, затасканную тетрадь с записями. По-хозяйски окинул все это взглядом, развел руками:

— И впрямь, какое богатство-то у нас по этому вопросу…

И он начал неторопливо отвечать на вопрос Назарки Половника. Целый урок отвечал Бирачев на его хитрый вопрос. Вот какой этот Назарко! Тоже, выходит, он политик, как и Гриша. Только Гриша со всеми делится, всем рассказывает, а Назарко молчит-молчит да вдруг и подсунет учителю что-нибудь хитрое на уроке.

— Он же Половник, — шепнул мне на уроке Деменька Цингер и, чтобы другие его не услышали, тотчас же ткнулся своим востроносым личиком в учебник физики.

Хитер Цингер, скажет и тут же следы заметает.

Приближалась весна, а с приближением ее росла у меня и забота. Надо ехать учиться дальше, а как? Нужны деньги, а где их взять? Сказывали, что в городе дают стипендию. Но, если и поступлю, дадут ли мне эту самую стипендию? Да и куда поступать? Не одного меня тревожило это. Деменька Цингер, как и я, ходил, понурив голову. Призадумались и другие ребята. Один Серега Бахтияр, похоже, оставался прежним. Он жил своей надеждой.

— Осенью поеду в мореходку! Поступлю не поступлю, а мореходом буду, — сидя в углу, на «камчатке», с серьезным видом рассуждал он.

А мы, недоросточки, раскрыв рты, внимательно слушали будущего морехода и завидовали, конечно.

— Вот мои весла, — выбросив вперед длинные руки, хвалился Серега. — Такие руки, парняги, карандаши не любят держать, им штурвал корабля подавай.

Да, руки у Бахтияра были на зависть всем: длинные и мускулистые, кулаки, что тебе кувалды. Скрючит, бывало, Серега средний палец, весь класс цепляется за крючок и никак не может разогнуть его, будто палец железный. На палках многие пробовали с ним тягаться, да какое там: разве перетянешь Серегу?

— Мало еще каши, парняги, ели, — скажет только он и снова полезет в свой «камчатский» угол.

Большинство ребят собиралось поступать в сельхозтехникум. Ведь вместо коммун уже создавались артели. Бирачев уверял, что в деревнях будут крупные коллективные хозяйства и что агрономов и землемеров потребуется много.

Вскоре к заведующему школой пришло письмо с просьбой командировать в этот техникум на факультет зоотехнии десять, человек.

— Кто желает ехать? — спросил Павел Никифорович и, сдвинув на лоб очки, принялся разглядывать нас.