Аркадий Филев - Горизонты

— И мне можно? — вторил другой.

— И мне… и мне…

Лавочка была почти рядом, через дорогу. Там продавались тетради, перья, карандаши. Тот, кто убегал в лавочку первым, и возвращался первым.

— Здравствуйте, Арсаныч.

— Здравствуйте, мы же виделись, — говорил я.

— Мамка велела здороваться.

Возвращались и другие. Только и слышно: «Здрав… Саныч… здрав…»

Вот подбежала ко мне девочка, в ладонях, сложенных лодочкой, звенят монетки:

— Сосчитайте, ладно ли сдали?

Мы считаем с девочкой деньги: в лавочке ей сдали сдачу правильно.

— И мои сосчитайте.

— И мои… мои… — слышится со всех сторон.

У первоклашек очень развито чувство коллективизма, что делает один, то же хочет делать и другой. Я смотрю на них и радуюсь: мои ученики стараются познать мир. Он пока еще у них не велик, но уже стал больше, чем был вчера. Первоклашки растут…

Приближалось окончание моей практики.

— Как быстро, коллега, прошел месяц, — заметила Аполлинария Иннокентьевна.

— А мы вас не отпустим, — сказала Анна Георгиевна и, к моему удивлению, похвалила меня.

Вечером она пришла в наш мезонин с председателем сельсовета.

— Так вот, товарищ школьный работник, — начал председатель, крутя пальцами порыжевший ус. — Придется вам еще у нас поработать. Молоко-то получаете? И сахар? Вот видите, как у нас! Придется остаться на месячишко. С вашим начальством мы договоримся. Председателю сельпо я сказал, чтоб барашка зарезал иль овечку поядреней. Хватит всем школьным работникам, нашим, так сказать, дорогим шкрабам.

— Спасибо, — поблагодарила заведующая.

— Вот и работайте на здоровье. И конфетов сверх нормы навесят… Как же, будем поддерживать. Вечерок бы тут еще сорганизовать. Спектакль, песенки попеть и все такое… Ждет народ культуру. Актив-то у нас прибывает. Медработник приехал молодой… Как? Согласны?

— Согласны! — ответил за всех Иван Иванович.

Когда ушел председатель сельсовета, Анна Георгиевна выдала нам с Иваном Ивановичем зарплату.

«Сколько у меня денег-то! — обрадовался я. — Это тебе не стипендия. И обновку купить можно…»

В тот же день мы с Иваном Ивановичем пошли в лавочку за покупками. Он купил себе ботинки, а я — шапку и желтое кашне. У шапки кожаный верх, а ушки и налобник отделаны черной шкуркой. Шкурка от собачки, должно. Хорошая получилась шапочка, мне давно хотелось поносить с ушками. Будет, побегал в своем стареньком колпачке. А кашне-то шелковое! Подумать только! Говорят, искусственный шелк, будто бы из березы. Из дерева, а такое яркое, что даже в глазах рябит. Намотал я его на шею, заглянул в зеркало — и не верится: я или не я? Весь так и горю. Улыбнулся. По улыбке вроде я… Но почему-то засомневался, удачно ли я купил.

Продавец и Иван Иванович хвалили мои покупки. Они уверяли меня, что шапка как раз к моему воротнику идет. К каракулю. А кашне придает праздничность всему пальто.

Председатель сдержал свое слово. На другой день мы с Иваном Ивановичем получили в лавочке по телячьей ноге. Принесли домой и задумались, что же нам делать с покупкой? Одолжили у сторожихи большой чугун, но телячья нога в него не уместилась. Тогда мы пилой распилили ее на три части и, положив-в чугун, залили доверху водой и задвинули в печь. Вторую-ногу по-хозяйски завернули в газету и подвязали к слеге на подволоке.

Вечером мы ели свой суп. Правда, он почему-то больше походил на грибовницу. Мы обсудили этот вопрос со сторожихой, и та дала нам дельный совет: накрошить в суп картошки, положить крупы, соли. Мы так и сделали, а потом снова задвинули чугун в печь и ушли на уроки. Не сидеть же у чугуна. Суп на этот раз получился вкуснее. «Другую ногу будем так же варить», — решили мы. Но варить ее нам не пришлось. Пронюхали о мясе кошки и устроили на подволоке свой пир. Когда мы пришли за телячьей ногой, обнаружили растопырившуюся бумагу, напоминавшую широкую юбку, а под юбкой виднелась обглоданная кость — то, что осталось от ноги.

Мы сняли со слеги кость и, выбросив ее, договорились никому об этом случае не рассказывать.

О молодом фельдшере пошла добрая слава. Утром, задолго до начала работы, приходили посетители и рассматривали на стенке приемной красочные плакаты. Даже старушки, скептически смотревшие на часто менявшихся местных фельдшеров, вдруг заговорили: «Этот толсто знает, хоть и молодой».

А особая слава о молодом фельдшере пошла с тех пор, как он начал проводить в медпункте «пятницы здоровья». Это было для местных жителей необычно. На пятницах фельдшер рассказывал о болезнях, об их профилактике, а уж если кто заболел, то как прогнать ту или иную болезнь. А когда он привез из города учебный макет человека и когда его стали разбирать по частям, люди заинтересовались еще больше. Еще бы не интересоваться: фельдшер вынимал из макета сердце и уверял, что у каждого человека оно по величине равно собственному кулаку. Через старших сестер и братьев эта новость дошла и до моих учеников. Сжимая свои кулачки, они хвалились друг перед другом, у кого сердце больше, а следовательно, и здоровее. Я прислушивался к их разговору и улыбался: мои малыши росли, постепенно раздвигая свой горизонт. Как же тут не радоваться мне?!

С фельдшером Романом Обориным я познакомился в избе-читальне, на спевке. Это был высокий парень в бараньем полушубке черной дубки, в смушковой папахе. Лицо у него было круглое, улыбчивое. Он всем своим видом и поведением походил на крестьянских парней.

— А я где-то вас видел, — неожиданно для себя сказал я.

— А как же, в деревне вместе по гулянкам ходили, — ответил он полушутя-полусерьезно. — Я ведь из-под Котласа, а ты?

— Осиновогородокский.

— Почти что рядом… земляки, — он рассмеялся.

И мы как-то само собой сразу подружились. Роман был старше меня, но это нам не мешало. Вскоре мы поняли: у нас есть общие интересы. Он много читал и тоже, как я, писал стихи. И еще он умел играть на гармошке. Это очень пригодилось нам при подготовке вечера. Гармониста настоящего в селе не сыскать, и Роман Оборин был для нашей самодеятельности находкой.

Анна Георгиевна, наша главная затейница, за неделю предупреждала его:

— Вы уж, Роман Федорович, в среду-то будьте дома… спевочка. Не подведите нас.

— Ну, как же вас можно подвести? Медики да учителя — родные сестры и братья, — и лицо его расплывалось в доброй улыбке.

Роман Федорович теперь частенько заходил к нам на верхотуру. Рассматривая оклеенные газетой стены, он как-то заметил:

— А что же вы одинаковыми газетами оклеили? И почитать тут нечего. Хотя бы взяли мои плакаты, оклеили стены и изучали, как, скажем, вести борьбу с трахомой…

Мы расхохотались. О такой болезни никто в наших краях и не слышал.