Аркадий Филев - Горизонты

— А болезнь эта, братцы, коварная.

— И не пугайте нас, не пугайте, — взмолился Иван Иванович.

Однажды, разговорившись о профессиях, Роман спросил меня, почему я не избрал для себя профессию медика. Немного помолчав, я рассказал случай, происшедший со мной в анатомичке, который определил мою судьбу. Роман рассмеялся. Потом резко встал и стал расхаживать по комнате.

— Конечно, на все должно быть призвание. — И он снова начал расхваливать свою профессию. — Где можно больше принести пользы людям? Где шире простор для исследований? Опять в медицине.

Я внимательно слушал молодого медика. Мне нравилась его увлеченность своим делом.

— В нашей работе тоже много интересного, — сказал я, когда Роман сделал паузу. — Вы врачуете тело, а мы — душу человека.

И вдруг мне показалось, что я сказал то, что и следовало сказать при подобном споре: не следует умалять значение одной профессии перед другой.

— А профессия хирурга? Жаль, что ты не видел, как работает Добряков, — продолжал Роман.

— Ты его знаешь?

— А как же. Я, правда, мало с ним встречался. А вот я знал одну девушку с сестринского…

— Как ее звали?

— Зиной.

— Зиной?! Рассказывай, рассказывай, — попросил я, волнуясь.

Роман Федорович учился в медицинском техникуме вместе с Зиной. Вернее, учился не на одном курсе, но в одно и то же время. По его рассказам, Зина была вдумчивой и очень исполнительной студенткой. Ее-то и приметил сам Добряков, и во время операций она помогала ему. Доктор был требовательным человеком, малейшую неисполнительность он не терпел. Работать с ним было непросто. Но он хвалил Зину за редкостную аккуратность и прочил ей хорошую будущность.

Роман познакомился с Зиной на первом курсе. Ему понравилась девушка. Они часто встречались, вместе ходили в кино, театр, вместе проводили свободное время. Наверно, их дружба перешла бы в любовь. Но любви не суждено было расцвесть. Они уехали в разные края, сначала на практику, а потом и насовсем. Роман помнил о Зине и хотел разыскать ее. Он не знал, что судьба девушки была так трагична.

Когда мы разговорились об общем близком нам человеке, я не знал, как мне вести себя: сказать о смерти Зины или умолчать, не огорчая ее старого друга. Если скрыть от Романа правду, он станет вспоминать о Зине и, возможно, после нашего разговора будет разыскивать ее. Долго ли, коротко ли, все равно узнает о ее смерти. Но и огорчать его мне было больно. Как же быть? — думал я и невольно ставил себя на его место.

И я сказал.

— Как умерла? — вскочил Роман Федорович. — Где? Когда? Почему никто не сообщил мне?.. — Он опустился на стул и, обхватив голову руками, казалось, плакал… Нет, он не плакал, он минуту-другую сидел в оцепенении.

— Умереть в двадцать три года… — сказал он. — Был бы там опытный врач… — И, словно упрекая меня в чем-то, добавил: — А вы говорите…

А что я говорю? Я, кажется, ничего плохого о медиках не сказал, — подумал я. — Может, он обиделся, что я предпочел одну профессию другой?.. Да, я выбрал иную профессию, и выбрал не потому, что недооценил специальность медицинского работника, а потому, что как бы по интуиции понял, что принесу больше пользы, будучи учителем. В этом я теперь был уверен. Правда, в детские годы я и не старался выбрать профессию, а как-то случилось само собой, что я поехал учиться в педагогический… А Роман пошел в медицину. И правильно.

— Надо учиться, — тряхнув густыми каштановыми волосами, сказал Роман. — Только вмешательство врача может спасти человека от недуга. — Он помолчал немного. И, комкая в больших ладонях смушковую папаху, добавил: — А тебе спасибо за откровенность…

И Роман вышел. Я слышал, как он спускался по лестнице, жалобно поскрипывая на морозе деревянными ступеньками.

Вот и последний день моей практики. Мне почему-то стало грустно. Я прожил здесь два месяца. Я полюбил полузанесенное снегом селышко, подружился со здешними людьми. Полюбил своих первоклашек, которые все еще при встрече здоровались со мной по нескольку раз в день. Милые и смешные… Встречусь ли я когда-нибудь с вами? Я оставлял здесь частицу самого себя. Но я увожу с собой нечто большее — опыт других. Увожу тепло людских сердец, Иван Иванович, Анна Георгиевна, Роман Федорович, председатель сельсовета товарищ Жилин, наконец, Аполлинария Иннокентьевна, — теперь это все мои друзья. У каждого из них своя жизнь, и каждая была богаче моей. Но люди не скупились, они делились со мной, не жалели своего бесценного богатства. Может, поэтому и грустно мне было расставаться с Лодейкой.

Я невольно вспомнил недавний вечер самодеятельности. Он проходил в избе-читальне. Перед этим председатель сельсовета послал туда плотников, они переоборудовали сцену. А мы делали свое дело — готовили постановку, хоровые и музыкальные выступления. Душой всего была наша Анна Георгиевна. Даже Аполлинария Иннокентьевна участвовала, она была суфлером. Если кто сбивался с текста или упускал какое-то слово, она грозно шептала: «Внимательнее, коллега!». Вечер, как нам казалось, прошел хорошо. И на аплодисменты зрители не скупились. Были, конечно, и казусы. В, пьесе о колхозной жизни должна была участвовать старушка. Никого из наших артистов на роль старушки не нашлось. Тогда Иван Иванович вызвался сам сыграть ее. Он оделся во все женское, и все согласились, что он роль сыграет не хуже любой старушки. Но как только «старушка» появилась на сцене, ребятишки закричали:

— Учитель!.. Учитель-то в старуху переоделся!

По залу пошел дружный смех. Аполлинария Иннокентьевна шипела из своей будки:

— Коллега, вы все перепутали… вслушивайтесь в текст.

Но коллега не слушал суфлера, а говорил свое и сбивал партнера.

Тут, чтобы навести порядок, поднялся сам председатель Жилин.

— Тихо-о, товарищи! Эта старушка есть настоящая старушка. Она сегодня была у меня за справкой.

И вроде теперь все поверили, стихли. Спектакль снова шел своим чередом. Только школьники, не унимаясь, шептали:

— Ручаюсь, наш учитель…

— Наш, наш, как же не наш…

— Тихо-о, мелюзга, — кто-то снова прикрикнул из зала.

После пьесы выступил хор под аккомпанемент Романа Федоровича. Потом декламировали стихи. Я читал свои. В конце вечера Аполлинария Иннокентьевна подсела ко мне и, взяв меня за руку, сказала:

— А вы, коллега, оказывается, и стихи сочиняете? Похвально… Анна Георгиевна, вы-то знали о нашем поэте? И вы не знали?.. Как же так? — и вновь ко мне: — Нехорошо прятать свой талант, коллега.

Я долго буду помнить этот вечер. Ведь в нем тоже остался кусочек моей жизни. Пусть в спектакле играли не настоящие артисты, но, я верю, они сумели донести до зала идею пьесы.

Последний день у меня прошел как-то комом. Первоклашки пронюхали о моем отъезде и принялись докучать мне, правда ли, мол. Я пообещал им рассказать все на последнем уроке.