Арон Эрлих - Молодые люди

Саша раскачивает чемоданчик меж широко расставленных коленей и ободряет Наташу, молоденькую, так проницательно угаданную им для себя еще на школьной парте, партнершу.

— Ничего не бойся, — говорит он. — Мы свое докажем! Сатрап — понятное дело, чего боится и почему артачится: он жену свою, Томку Коберидзе, оберегает… Чего ради увеличивать число ее соперниц? Понять по-человечески могу, а мириться не желаю. Охота была с Коберидзе в паре!.. Ей уже за сорок, она уже не фуэтэ делает, а лягается… Хватит!.. Оттанцевалась!.. Прорвешься в «Бахчисарай», и я тут же начну расчищать тебе дорожку к «Лебединому», к «Джульетте»…

Наташа слушала молча, со счастливой и утомленной улыбкой, не смея высказывать ни радости, ни сомнений.

— Очень кстати, что сегодня на репетицию Троян занесло, — продолжал он. — Чувствуешь?

И опять Наташа ничего не ответила, с затаенной гордостью припоминая милостивую улыбку знаменитой учительницы.

— Ну, как же с Зеленым театром? — спросил Саша, повернув к девушке голову на сильной, всегда гордо выпрямленной шее.

— Не могу… Не выйдет, понимаешь…

— Что еще за вздор? Да почему? Объясни!

— Понимаешь… как нарочно, я сегодня… мне в консерваторию сегодня билет достали. На закрытие сезона. Ну, и самой хочется, правда, очень хочется послушать хорошую музыку.

— Подумаешь!.. Чепуха.

— Да и какой тебе интерес со мной?

— А что, мне Люську звать, что ли? — возразил он на вопрос вопросом, назвав прежнюю свою партнершу, с которой танцевал до Наташи.

— Зачем? С женой пойди. Чего лучше!

— Ладно. Занята так занята. Пошли! — сказал он, поднимаясь со скамьи.

Вечером Наташа еще издали увидела Толю на условленном месте — у манежа под часами. Она сразу почувствовала какую-то перемену в нем, но, в чем заключалась эта перемена, уловить не могла.

Поздоровавшись, Толя поспешно и неловко, точно хотел как можно скорее отделаться, сунул ей маленькую связку ландышей… «А-а-а, — подумала она, — наверное, он приехал слишком рано, и пришлось долго дожидаться на людном углу с цветами на виду у стольких прохожих… Наверное, бранил себя: «Точно жених!» Но нет, уже в следующую секунду выяснилось, что он сам только что подъехал, буквально две минуты назад. Может быть, это новенький серый пиджачный костюм так преобразил его? Наташа не помнит Толю в пиджаке. Конечно, этот вид одежды просто непривычен ему. Но, коротко присмотревшись, она отбросила и эту догадку: никакой неловкости или связанности движений у Толи не замечалось, а галстук на нем — серенький, в мелкую клетку — был повязан умело, даже с изяществом.

Они быстро шли вверх по улице Герцена. Наташа, нарядная, в пестром шелковом платье, с такими же яркими, в тон платью, клипсами удлиненной формы, в черных, лакированных, с резко выступающими белыми рантами лодочках, с черной маленькой сумочкой, из-под застегнутой крышки которой теперь выглядывали Толины ландыши, говорила о своих нынешних счастливых заботах. Ужас! Потому что надо, хоть дух вон, в самый кратчайший срок пройти всю роль, вчерне, конечно… Вот почему она по телефону с Толей была такая странная, даже растерялась в первую минуту… А он не забыл об ее просьбе? Ей обязательно надо прочесть все-все о пушкинской поэме… Обязательно!

Уже показался вдали бронзовый Чайковский, уже пестрели на подступах к памятнику узенькие, с лирой — эмблемой, афиши, писанные от руки, с громадными яркими буквами.

— Наконец-то! — вскрикнула со смехом Наташа и остановилась. — Ну, подумать! — удивилась она. — Присматриваюсь, присматриваюсь к вам, ищу — да что же такого в вас нового? И только сейчас увидела: усиков больше нет!

Улыбаясь, он потрогал двумя пальцами бритую губу.

— Вы сами сказали — грубые они у меня… и еще какие-то, не помню, бесцветные, кажется.

— Да, да. И очень хорошо, Толя. Честное слово! Не надо никаких усов. Без них у вас такое милое, ясное, такое доброе, чистое лицо.

Вскоре они сидели в зале среди все прибывающей публики. На подмостках с гигантским органом, с расставленными для оркестрантов стульями и пюпитрами было еще пусто.

Толя протянул Наташе письмо, полученное им третьего дня от Алеши. Она попросила прочитать вслух.

Толя принялся читать вполголоса. Головы их клонились друг к другу. Несколько раз чтение прерывалось, Наташа оживленно комментировала некоторые подробности, высказывала свои догадки о недоговоренном, скрытом между строк, а то просила повторить какую-нибудь фразу — и тогда с особой настороженностью вдумывалась в каждое слово, даже глаза щурила, точно следовала воображением в далекий, избранный Алешей для новой жизни край.

Пробирались к своим местам, тесня им колени, новые зрители. Случалось, у самых лиц, клонящихся к письму, возникала чья-нибудь рука, проплывало запястье, охваченное браслетом, или покачивалась какая-нибудь сумочка, затейливая, в виде замшевого мешочка, обшитая узорами из цветистых нитей бисера… Сумочка тут же исчезала, но еще долго после пахло острыми духами.

— Мы напишем Алеше, не откладывая! — решительно заявила Наташа. — Все втроем! — строго распорядилась она. — Слышите?

— Втроем? Но Коля… Коле сейчас не до того.

— Почему! Ах, да! Вы, кажется, сказали, что у него несчастье в доме? — озабоченно вспомнила она.

— Большая беда в семье. А тут еще крупные неприятности в университете: Коля и ботанику и математику еле-еле на тройках вытянул, стипендии лишился.

— Коля Харламов? Не может быть… Но ведь он всем вам… он всегда лучше всех вас учился! Золотая медаль!

— В школе. А в университете, оказывается, наш Коля жидок на расправу.

— Нет… Вы шутите!

Но он нисколько не шутил, сказал, что считает провал Харламова делом вполне закономерным и даже неизбежным. Верно, талантливый он человек, но очень беспечный, удивительно легкомысленный. Да, ум у него яркий, веселый, Коля способен восхитить иного случайного собеседника. Но без всякой дисциплины, издавна развращенный легкими победами, он пасует перед настоящими трудностями. Золотой медалист! Да, в средней школе он шутя схватывал начальную премудрость и мастерски пускал пыль в глаза. А вот в университете…

Внезапно послышалась с подмостков спутанная разноголосица настраиваемых инструментов. Наташа и Толя, заговорившись, не заметили, как с двух сторон хлынули оркестранты к своим пюпитрам, как, отбрасывая фалды фраков, усаживались они, прилаживаясь перед раскрытыми нотами, и вдруг все разом начали пробовать свои скрипки, валторны, виолончели, фаготы, флейты, трубы.

Толя предупредительно улыбнулся Наташе, и она поняла: больше никаких разговоров, даже про Алешу.

Какие-нибудь две-три минуты спустя пробирались сквозь чащу пюпитров к своим местам дирижер и солистка, на ходу кланяясь встречающей их хлопками публике.