Николай Горбачев - Битва

— Мне, по меньшей мере, кажется странным заявление уважаемого Петра Филатовича… Мы приняли решение на это испытание. Испытание по программе заводских. Решение не одностороннее, а согласованное с заказчиком. И меня удивляет, что мы, кажется, собираемся вернуться к бесплодной дискуссии. Утверждаю: «Меркурий» готов к заводским испытаниям. Мы представили результаты целой серии испытаний — сомнений нет! Но если нам хотят навязать дискуссию, то что ж…

Хрипловатый, прокуренный голос Бондарина будто прихватило внезапно морозцем:

— Какая дискуссия? Просто: не верю в хороший исход предстоящих пусков и об этом говорю прямо. Вот и все. Программа комплексных испытаний — только для доводки «Меркурия»…

— А я верю! — подал голос Умнов. — Верю не вообще — хочу или не хочу, — а по объективным показателям. Единственно верный подход.

Положение Янова сказалось трудным, он, должно быть, искал выход из столь неожиданной ситуации, сидел мрачноватый, напряженно поводил кустиками бровей: он, верно, не хотел ни возникшей перепалки, ни дискуссии, но и оборвать, пресечь — такое не только было не в его правилах, но и по опыту своему он знал, что в подобных спорах таится то неожиданное рациональное зерно, которому суждено, возможно, сыграть определяющую роль. Наконец Янов подчеркнуто негромко, мирно произнес:

— Что ж, если есть нужда, давайте спокойно поговорим. Будем семь раз отмерять…

Дискуссии все же не избежали, разгорелись страсти, выступали и «сторона Бондарина», и «сторона Умнова», и сдавалось, что процесс затянулся, обратился в малоуправляемый, по рядам возникали очаговые споры, люди переговаривались, подкидывали реплики и вопросы, в возбуждении много курили: дым колыхался и плавал в зале заседаний. И в какой-то момент Янов посмотрел на часы, сказал устало:

— Давайте, товарищи, прервем наш сбор…

По пути в столовую Фурашов, поотстав, оказался позади Янова и Бондарина и услышал, как Бондарин, нервно и беспокойно шагавший справа от Янова, сказал горячо и настойчиво:

— Я, товарищ маршал, прошу разрешения отбыть в Москву. Знаете, сколько там дел!

Фурашов не слышал, о чем у них шел до этого разговор, и потому фраза, произнесенная, казалось, неожиданно, без какой-либо связи с предыдущим, резанула сознание: неужели Бондарин хочет устроить демонстрацию? Покинуть полигон, потому что, как он сказал, не верит в исход предстоящих пусков? Но эта демонстрация может иметь последствия, если случится, что пуски и в самом деле окажутся неудачными: у Бондарина в руках и власть, и рычаги…

Он успел так подумать, ощущая разом нервное беспокойство: в конце концов, он тоже, как и Сергей Умнов, верит в «Меркурий». У них состоялся большой разговор, когда Умнов вернулся в Шантарск, отлежав больше месяца в больнице: Умнов тогда, как сам сказал, «выплеснул все, будто на духу», о чем размышлял, к чему пришел за время болезни. Да, Фурашов успел подумать и тотчас отметил: Янов не ответил Бондарину, только побагровела сзади над воротом светлой тужурки шея; и он обернулся и будто разом обрадовался, увидев Фурашова, придержал шаг, поджидая.

— Товарищ Фурашов! Как жизнь-то у вас? Не мед? Или ничего?

— Вполне терпимая, товарищ маршал, — в смущении ответил Фурашов.

— Ну вот! Если уж здесь, в Шантарске, без жалоб… А то вот боевые генералы, закаленные вроде, слабину проявляют! — Он кивнул, теперь уже с усмешкой, на Бондарина. — Присоединяйтесь, не отставайте, товарищ Фурашов!

До самой столовой он добродушно подтрунивал над Бондариным, явно стараясь расшевелить его, но тот крепился, отвечал редко: в столовой Янова тоже не покидала шутливость, он подхватывал реплики, фразы, тут же, будто жонглируя ими, перебрасывал их то одному, то другому за столами. И Фурашов, с каким-то повышенным вниманием следивший за ним, пришел к выводу, что Янов «расчищает» атмосферу, старается сгладить жесткий накал, возникший на сборе. Интересно, как будут развиваться события после обеда?

А после обеда, к удивлению Фурашова, который ждал новой схлестки, новых споров и думал в смуте и тревоге, как он может помочь Умнову, какой предпринять ход в защиту «Меркурия», события развернулись неожиданно просто и скоротечно.

В окно Фурашов видел — Янов прогуливался с Сергеевым по асфальтовой площадке. Высокий Сергеев уважительно, чуть склонив голову к Янову, слушает, что-то отвечает; нежаркое, осеннее солнце Шантарска ласково к ним; Янов даже снял фуражку — голова отблескивает, ветерок шевелит низкую скобочку волос, — то и дело лицо маршала оборачивается к Сергееву, и между ними — Фурашов поймал себя на этой мысли — полное взаимопонимание, полное единодушие. Откуда-то потягивало дымком, приятным, возбуждающим, — видно, горели листья, сухая трава. Что ж, пора осенняя, теперь пойдут жечь костры! Начштаба Валеев, верно, отдал распоряжение…

И эта мысль, и возбуждающий запах дымка шевельнули в памяти Фурашова то, что отложилось утром, что было совсем свежо. Да, Валеев, верно, отдал повсюду распоряжение о предзимней уборке территории, а в Шантарске, в городке, пошли дальше — объявили субботник. Отправляясь рано, чуть свет, сюда, на головную точку, Фурашов отметил: женщины, дети, свободные от службы солдаты, офицеры высыпали во дворы, на улицы — очищали проезжую часть, подметали тротуары, утепляли землю вокруг молодых посадок, сгребали наносы песка, палые листья; курились кострища в солдатском парке, в скверике у гостиницы, низкой кисеей висел дымок во дворах, переплывал улицы.

Начмед Сагалин, живший в одном доме с Фурашовым и вышедший почти вместе с ним в это утро, сказал, что сначала заскочит посмотрит организацию субботника, а уж после помчится на головную точку, на испытание. Фурашов вызвался подвезти его по дороге к госпиталю. На всей территории, прилегавшей к постройкам госпиталя, уже кипела бойкая работа, и седоватый Сагалин в сдержанном восхищении выдохнул:

— Ах да молодцы!

В двух-трех местах тоже курились костры, пестрое разноцветье одежд — женских, мужских — мешалось, переливалось среди молодых топольков и акаций.

Сагалин сошел у дороги, сказав, что подойдет к ближайшей группке людей — тут было человек пять женщин, они сгребали листья и мусор на очередной костер; когда машина подъехала, женщины, приостановив работу, смотрели и на вышедшего Сагалина, и на машину. И Фурашов среди этих женщин увидел Милосердову; в спортивном костюме, повязанная цветной косынкой, она словно в задумчивости опиралась на черенок новеньких грабель. Но и она, кажется, угадала его в машине, встрепенулась, разом ломая задумчивость, улыбаясь… Не зная, что делать — такой неожиданной оказалась эта встреча, — Фурашов никак не отреагировал, он просто не успел: машина проехала. Милосердова полувзмахнула рукой — подняла ее невысоко и вяло опустила, — и Фурашов, оглядываясь назад, испытывая безотчетную щемящую тоскливость, тоже вздернул руку, оборачиваясь всем корпусом на сиденье, тоже запоздало взмахнул…