Николай Горбачев - Белые воды

И неожиданное недовольство шевельнулось у Кости, будто только сейчас ему открылось неправдивое, нарочитое в поведении Улоги, и вместе с тем что-то уже знакомое, известное было в таком поведении, и оттого, чувствуя какую-то близкую, но не выявляющуюся связь, Костя в раздражении, ослепленный очередным выстрелом орудия, поворочавшись в снегу, в неожиданном приказном тоне сказал:

— Слышь-ка, кореш, гранаты-то близко у тебя? Вот, значица, и покажем гадам!

И пополз вперед. Чувствовал с холодком, заполнявшим грудь, — Улога в синеватой разжиженной темноте не отставал. Иногда прорывалось его сипловатое задержанное дыхание. Подползали они сбоку, и, когда в просини отчетливей открылась в ровике пушка, суетившийся возле нее расчет, близко — ломкая, чужая речь, Костя подождал Улогу, зашептал, прижимаясь к его уху, замурованному ушанкой и капюшоном маскхалата:

— Готовь гранаты… Вскакиваем — и гранатами. А после — чё уж, врывайся, разберемся!..

Ударил выстрел пушки, и вслед за огненным озарением, всклубившимся и угасшим, вязкая просинь ночи разом стиснулась, спрессовалась до чернильности, и Костя тотчас, силясь прожечь взглядом темноту, увидеть, что там делалось в орудийном ровике, рывком выдернул кольцо гранаты, жарко, почудилось, оглушительно кинул Улоге: «Давай!» — и выметнул на ноги из снега как бы вмиг полегчавшее тело…

Взрывы гранат слились там, в ровике, и он увидел, как чуть различимо вихлясто бросилась одинокая фигура от орудия, справа от Кости треснул коротко автомат, и черным пятном, нелепо осела фигура в белый снег.

Совещание по «новым делам», как их Куропавин про себя называл, теперь, после возвращения из Москвы, проходило не в горкоме, а в кабинете директора комбината — именно он и предложил собраться тут во второй половине дня, — и вел его Кунанбаев, сидевший на обычном своем месте за столом. Куропавин перед началом совещания наотрез отказался сесть к столу рядом. На уговоры Кунанбаева ответил со смешком, но твердо:

— Ну, если нужна партийная поддержка, то вон парторг ЦК товарищ Макарычев — пусть садится! И по праву, он — первый партийный глаз на комбинате и первый же ответчик. — Взяв за локоть Макарычева, выводя его из толпившихся в кабинете людей, подтолкнул вперед: — Давай, Андрей Федорович!

Сам Куропавин сел в начале приставного стола, рассудив: совещание в комбинате — им, двум руководителям, и карты в руки. Покашивая глазами влево, на Кунанбаева и Макарычева, сидевших теперь рядом, невольно в какой-то момент подумал: «И время, и военная обстановка их тоже изменили — не только внешне… мудрости, цепкости прибавилось!»

Накануне Куропавин вернулся из Алма-Аты с республиканского кустового совещания секретарей. В городе — «отце яблок» — уже разгуливалась весна: буйно, бело-розово дымились отроги гор — цвели сады, и солнце прожигало арочные сплетения крон ореховых деревьев над проезжими частями улиц — ажурно-четкие и бесконечные кружева лежали на асфальте, на булыжных мостовых; медовые, яблочно-абрикосовые ароматы мешались с горьковато-шафранным духом миндаля, грецких орехов, разомлелых в теплой весенней купели; пчелиное жужжание, басовитое гуденье шмелей вплеталось в непритязательную, но успокаивающую мелодию говорливых арыков, бежавших по улицам города невесть куда. И Куропавину, кому случалось быть здесь не раз, любившему этот своеобразный и неповторимый город, в какие-то секунды забывчивости — хотя и удалось выкроить всего не больше часа, пройтись пешком в здание ЦК — чудилось: так неимоверно далеки отсюда фронт, война, и однако на заборах и стенах — призывные плакаты, суровые военные лозунги на воротах заводов, молчаливые очереди у хлебных лавок, продмагов, заметная людская разношерстица, повышенная плотность жителей — ничего не поделаешь, и этот город принял свою долю эвакуированных.

Вопрос на республиканском совещании обсуждался один: о полевых работах, урожае, обеспечении фронта и тыла продовольствием. Куропавина, слушавшего выступление секретарей из районов, основных поставщиков хлеба, мяса, молока, потрясли бедствия на местах, неимоверно тяжкие и героические дела людей, — примеры секретари сыпали, будто в отчаянной надежде: выговорятся — и на душе станет легче, и дело пойдет проще.

Перед концом совещания он получил записку от помощника Шияхметова: «После совещания Закир Шияхметович просит Вас остаться для разговора». И обрадовался: конечно же секретарю по промышленности нельзя было не воспользоваться таким случаем, да и Куропавин не думал просто так уехать домой, хотел сам напроситься на прием, — авось добавят силенок Шахтстрою, геологам-изыскателям, подбросят кое-какого оборудования, машин. То, что Шияхметов сам оставлял его, назначил встречу, было, по разумению Куропавина, фактом обнадеживающим, и конца совещания он уже ждал, невольно настраиваясь на добрый лад, на возможную, хоть и зыбкую перспективу. Когда после заключительного слова первого секретаря объявили о закрытии совещания, Куропавин, поискав глазами аккуратного черноволосого и черноглазого помощника Шияхметова, отметил, что он скорой походкой прошел на выход из зала, и догадался — торопился подготовить кое-что для предстоящего разговора. Думая, что несколько минут надо переждать, Куропавин в общем потоке покинул зал, после неспешно прошел в конец коридора, поднялся по лестнице на этаж, где был кабинет секретаря по промышленности, и обнаружил, что не один он подступал сюда: пятеро секретарей оказалось в приемной.

Шияхметов вышел сразу же — они, секретари, не успели даже обмолвиться предположениями, что их ждало в кабинете, обсудить свои проблемы; с черно-жгучими волосами, прибеленными на висках, с живыми, казалось, никогда не студившимися глазами, Шияхметов с порога, разводя руками и как бы подгребая ими в сторону двери, сказал:

— Прошу, товарищи! — И когда, войдя в прохладный, светлый кабинет, расселись, Шияхметов, устроившись рядом со всеми, улыбаясь, сказал: — У нас не второе совещание, товарищи, — не бойтесь! Просто нужна живая информация по главным оборонным металлам — свинцу, меди, молибдену, цинку. И по углю… Состояние сегодня, показатели работы, планы на ближайшее время, перспективы. Надеюсь, без подготовки помните?

Шияхметова знали: коренной казах, закончил горно-металлургический вуз, трудился на многих заводах страны — на Урале, Кавказе, Сибири, там же, в Сибири, начинал партийную работу; говорил по-русски без акцента, даже с каким-то особым изяществом, и памятью обладал феноменальной. То, что за отдельным столиком устроился помощник, готовый записать, означало лишь одно — необходимость зафиксировать разговор на бумаге, Шияхметов же все, что здесь будет сказано, запомнит до каждой цифры, до самого будто бы пустяка, незначительной детали.