Николай Горбачев - Белые воды

Голос Белогостева вдруг зазвенел, точно до предела натянутая струна:

— То есть?.. «Козла» пустили?.. Свинец не выдаете?! Ну, знаете ли! Час от часу… — Взъяренность у Белогостева, казалось, еще чуть сдерживалась. — Это что же — ответ на обращение ЦК республики? Выходит, не только не мобилизовались, но и… — Белогостев словно бы наткнулся на препятствие, приостановился, и вдруг та тонкая, перетянутая струна лопнула. — Вы там что — в бирюльки играете?! Для того поставлены?! Положения не понимаете?! Момента?! Не-ет, знаете ли, руководить надо!.. Отвечать, способны ли перед лицом смертельной опасности…

Не договорив фразу, вскипев до предела и ровно бы захлебнувшись, Белогостев бросил трубку — ухо Куропавину заскребли отбойные гудки. Телефонистка поинтересовалась — переговорили? И Куропавин, только в эту минуту поняв, что держит трубку, ответил:

— Переговорили!..

Выпроводив Кунанбаева, Макарычева, Ненашева, оставшись один, Куропавин открыл папку, читал письмо из папки Шибаева, поначалу слабо вдумываясь в слова, фразы.

«…Заставьте НКВД заниматься только оперативной работой, не отвлекая на другие поручения. Потребуйте выполнения указания товарища Сталина о беспощадной борьбе со всяческими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов…»

Дочитав, увидев подпись Белогостева, Куропавин в беспокойстве подумал: «Вот откуда ветер! Откуда та сцена в кабинете Ненашева, о которой рассказали Кунанбаев, Макарычев, Ненашев…» И тут же позвонил:

— Товарищ Новосельцев, слышал, разбирательство с «козлом» на свинцовом намерен учинить… Так?

— Намерен! Тем более что находятся потакатели и укрыватели.

— Думаю, не стоит. Административными мерами обойдутся.

— Да?.. А вы читали, товарищ Куропавин, письмо первого секретаря обкома, — там ведь о наших функциях…

— Я и звоню, потому что прочитал.

— И что же? Разве… отменяется?

— Напротив! Что надо, делайте, но без перегибов, — приглашайте, разъясняйте, воспитывайте: не все враги! А с врагами поступайте по закону. На свинцовом же обычная производственная беда.

— Я-ясн-но!..

— Ну вот и хорошо, если ясно. До свидания!

Они лежали и молчали — не было сил, не было ни малейшего желания говорить.

Кутушкин привалился боком на мятой, брошенной к кусту шинели, лежал с закрытыми глазами; голова — на тощем, опалом вещмешке, под нее подоткнуты по-детски сложенные ладошками руки; на небритом лице в рыжей редкой щетине курносый, широковатый нос выделялся резче, грубее, и сапоги и хлопчатобумажные шаровары были заляпаны пятнами невысохшей грязи. По неспокойному, свистящему дыханию, будто в груди его небойко поддували мехи, по толчкам, отдававшимся в плечо, можно было понять, что он не спал.

Костя Макарычев, опрокинувшись навзничь, глядел вверх, в навислое небо, иссеченное голыми кривыми ветвями клена, будто взбухшими жилами, чувствовал знобящую, неприятную сырость, стягивавшую кожу под гимнастеркой. Ему тоже не хотелось ни говорить, ни думать в эти первые минуты: во рту — сохло, воспаленно, языком трудно пошевелить.

В лесной пустоте чудилась подавленность и безнадежность. И такую же пустоту Костя ощущал в себе. Вверху перед глазами рыхлая пелена и голые кроны плыли бесконечно, надвигаясь и давя, — голову покруживало, поташнивало от голода, слабости.

Постепенно перед открытыми глазами его стали возникать отрывочные картины — точно фотографические оттиски, без эмоций, будто он утратил способность чувствовать, переживать…

Он тогда снял с березы половину тела младшего лейтенанта Чайки, не глядя на вздувшееся, синее лицо, еле сдерживая рвотные приступы. Не дыша подставил лестницу к другой березе, поднялся — перерезать веревку, притянувшую к стволу ногу Чайки в хромовом сапоге. Оказался спиной к дому лесника, к тамбовчанину и, достав складень, который носил по охотничьей привычке на ремне, хотел уже резануть веревку, но вдруг услышал от дома гортанные чужие голоса, винтовочный выстрел и понял, что стрелял Кутушкин. Оглянувшись, увидел: в проеме летней пристройки мелькали фигуры немцев, слышались их крики, а вдоль забора, припадая на ногу, пригибаясь, белея забинтованной головой, перебежал ближе к дому Кутушкин — винтовка в левой руке, в правой — «лимонка».

Мигом перерезав пеньковую веревку, обняв и прижимая жесткий сапог мертвого Чайки к стволу, Костя услышал трескотню автоматов, рядом — цвеньканье пуль и, удерживая часть тела Чайки, нащупывая перекладины лестницы, еще раз оглянулся на дом: Кутушкин, приподнявшись, швырнул гранату в открытое окно пристройки, из которого, верно, и стреляли. Бросил и вторую гранату, — громыхнули взрывы, зазвенело стекло, выметнулись черно-серые клубы чада.

В окутавшем пристройку дыму он не сразу понял, что с Кутушкиным, и, соскользнув с последней перекладины, опустив и эту часть тела Чайки на землю, Костя подхватил шинель и, нащупывая гранаты, побежал к забору, не видя за ним, что происходит во дворе. Немцы, вероятно, выбежали на крыльцо, строчили напропалую из автоматов — тюкали, рикошетили пули. Потом послышался топот, и Костя понял: от крыльца немцы кинулись к машинам, стоявшим возле хозяйственных построек. Добежав до того места, где поначалу стоял Кутушкин, Костя дернул доску и, откинув ее, увидел бегущих по двору двух немцев — в кителях, без касок, с автоматами. Вырвав за кольцо чеку, он метнул через забор гранату, прижался к ошкуренному столбу. Рванул взрыв, застучали по доскам осколки, забор встряхнулся волной. Снова, взглянув в щель, в смрадную бунтовавшуюся пелену, Костя увидел: мордастый рыжий немец лежал лицом к забору, точно хотел в тот миг, когда его настигла смерть, посмотреть, откуда она явилась; еще конвульсивно двигал руками, скреб землю толстыми короткими пальцами… Капот грузовика и радиатор были посечены, ветровое стекло высыпалось — это тоже отметил Костя; второй немец, согнувшись, бросил автомат и, стиснув руками лицо, кружился на одном месте в дымном чаду.

Костя бросил вторую гранату — подальше, где вихляво кружил раненый немец; после взрыва тот завалился боком, неловко. «Гады! Сволочи! За младшого Чайку, за всех…» — взвихривалось в голове Кости. Выпрямился, чувствуя ноющее безволье в ногах и руках, и поплелся вдоль забора к пристройке, сплевывая песок, прилипший к губам.

Кутушкин — живой и невредимый — неожиданно появился из толового вонючего облака. Припадая на ногу, запально дышал.

— Давай дело христианское, людское довершим, — сказал он. — А то, гляди, нагрянут…

По частям оттащили тело взводного, откопали ту яму в ложку, прикрытую лесничихой наскоро, пристроили тело Чайки с краю, сложив мало-мальски воедино, постояли, присыпали землей.