Николай Горбачев - Белые воды

Она же думала о том, как отвечала ему — дерзко и резковато, и понимала, что выходило несправедливо, однако поделать ничего не могла: все в ней в ту минуту противилось, восставало даже не против самих его слов, а против какой-то его приниженности, готовности пойти для нее на поблажку. «Жалеешь… А другие как? Всем одинаково, всем война. Нет уж, буду тут. За себя и за Костю… Не до легкого, доля, значит. Опять же, в шахте карточки продовольственные получше… Так что спасибо — обойдется!»

Она сначала хотела сказать не «обойдется», а прямее и резче — «обойдусь», но все же пощадила его, успев сообразить, что скажи такое, и вышло бы уж слишком, въявь — мол, ни в чем не нуждаюсь, не хочу от тебя ничего, — знай и пойми!

Та прежняя ее решимость, с которой она хотела встретить его там, в забое, у лебедки, теперь не выглядела такой категоричной, необходимой: он в общем-то не предъявляет ей никаких прав, не навязывает, не требует от нее чего-то, что противно ее воде, желаньям; он ведь только спрашивает, интересуется ее жизнью, а такое может позволить всякий, а тут не «всякий», не чужой, со стороны, человек — брат ее Кости.

Стараясь удержаться в равновесии, не зашибиться о железные борта вагонетки, Катя между толчками, то и дело прерывавшими ее мысли, уже корила себя за то, что так обошлась с ним; в согбенной его фигуре, слабо различимой в полутемноте, в том, как покидывало его в вагонетке, словно неживую большую куклу, теперь особенно чудились его беспомощность, неприкаянность, и это обостряло ее раскаяние: поговорил, прошелся с тобой, не откусил же половину, не убавилось тебя! В этих своих переживаниях она очищалась и добрела, а главное, сама того не замечая, отступала от прежних суровых и беспощадных решений, оставляла душевную щель.

Он же по той секундной задержке, которая вышла у нее, прежде чем произнести это «обойдется», догадался, что она колебалась, что в конце концов отыскала это слово, а хотела поначалу произнести другое; он это уловил, понял по всей тональности ее фразы, по еле сдерживаемой внутренней взвинченности Кати. И, догадавшись, что она хотела резче и больнее сказать, и еще обостреннее чувствуя неуместность своих вопросов, в мрачности и неудовольствии примолк.

После, до грузового штрека, они и шли в молчании.

Визжа тормозными колодками, порожняк встал, и Андрей, перепрыгнув через борт, протянул руку, думая помочь Кате, но она, казалось, не заметила ее, спрыгнула сама, сказала, не поднимая головы:

— Извини, Андрей Федорович, пойду, — Катя крепко болеет.

И пошла мимо по шпалам, к светившемуся овалу выхода. Он смотрел вслед и, когда тронулся порожняк, громко крикнул:

— Ка-а-а-тя!.. Что же ты так?.. Что?!

Эхо прокатило слова по низкой кровле штрека, и Андрей Макарычев не знал, услышала она или нет.

Чай стоял на столе, парок еле курился над стаканом, кусочек свежеотколотого сахара искрился на блюдце. Однако Куропавин забыл о том, что пять минут назад предложение о чае принял с удовольствием, — авось заморит червячка. Он целиком был поглощен тем, что возникало перед ним за короткими записями на чуть пожелтевшей от времени бумаге, собранными в обычной картонной папке, на которой его же, Куропавина, угловатым крупным почерком было выведено: «Большой Алтай».

Первыми лежали листки, скрепленные в верхнем левом уголке канцелярской скрепкой, исписанные им три с лишним года назад, — фиолетовые чернила выцвели, и Куропавин, невольно испытывая душевное тепло, вчитывался в то, что было конспективно записано на этих листках.

«8—9 февраля 1938 года. Совещание в Главцинкосвинце.

Проект по Кречетовскому руднику — 1 млн. тонн руды в год».

Цифра «1 млн. тонн» жирно, двумя чертами подчеркнута, в конце строки три вопросительных знака, выведенных тоже с нажимом пером «рондо», — косых, повалистых. Куропавин, осененный дальними воспоминаниями, усмехнулся: большое сомнение они выражали. Из Москвы ровно бы все видели, да вот беда, — куриная слепота мешала. Эти два слова — «куриная слепота» — и стояли под той первой строчкой записей, и подкреплялись они тоже тремя, но восклицательными знаками — будто сколоченными в частокол.

Ниже, за этими двумя словами, четко, как бы в споре с первой строкой, значилось:

«Мы предлагаем: пройти шахту «Новая», район — рядом с третьей обогатительной фабрикой; состав — два скиповых подъема и одна клеть; необходимость шахты прямо диктуется: свыше двух миллионов тонн руды находится в охранных целиках…»

Дальше читал записи одну за другой:

«Система разработок на Соколинском руднике окончательно утверждается — окладная, квадраты с последующей закладкой…»

«Сразу по возвращении в Свинцовогорск надо:

— заложить буровую скважину в месте, где предполагается закладка новой шахты;

— учесть, что горные породы в угрожающем состоянии, нужна гидравлическая закладка; если буровая встретит руду, то в этом случае проходить в шахту;

— начинать проходку шахты следует со второго полугодия 1938 года, заключить договор с Шахтстроем. Технический проект готов. Схемы нет. Задерживается расчетный материал. Надо дать список объектов, включаемых в генсмету…»

«По Кречетовскому руднику:

Запасы рудника разведаны. Содержание: 2,5 процента свинца и 5 — цинка.

Проект предусматривает разработку верхних горизонтов. Подача руды с рудника на обогатительную фабрику — эстакадная; однако дело спорное: проектировать Кречетовский рудник на полную мощность нельзя, потому что до сих пор не определено место шахты «Новая». Бурение же, производившееся по заданию Гипроцветмета, Приостановлено, — значит, форсировать поиски места под шахту!..

Внимание: опыт гидравлической закладки требует изучения!

…Но главное — воспитание людей, человека! Кадры решают все, человек решает все!»

Фраза подчеркнута — жирные, широкие Ленты от «рондо».

С лица у него не сходила улыбка — он даже забыл о беспокоившем его весь день разговоре с секретарем обкома, о том, что последуют грозные и неизбежные санкции от Белогостева: тот, взъярившись, бросил трубку. Гляди, влепит выговор, строгий выговор, — иных мерок он не знал и не признавал. Услышал Куропавин с год назад в разговоре двух директоров о Белогостеве: «Этот по душам идет пешком», — и поразился ее чудовищному смыслу. После же, когда, случалось, приходили на память эти слова, Куропавин, вовсе не слабый нервами, непроизвольно вздрагивал. Теперь же он отключился от всего — был полонен этой старой картонной папкой, извлеченной из сейфа, с заметками, расчетами, набросками планов: в кабинет вошло иное время, обступили иные видения — он был во власти их.

Неужели тогда, в январе тридцать седьмого года, его перевод сюда, в Свинцовогорск, в центр полиметаллической промышленности, — простая случайность, обычная кадровая «игра», билетик «судьбы», извлеченный морской свинкой из картотеки заезжего слепого гадателя? Или все не так, все сложнее? Кто тут «сыграл скрипку»? Белогостев? Но он пришел позднее, хотя и в том же году, да и не мог он, не мог — чутье подсказывает — изъявить желание работать «под одной крышей».