Николай Горбачев - Белые воды

Сунул потную, пухлую руку, представился: «Буханов». Но еще в ту минуту, когда он вырос в дверях, развевая полы пальто, подступал к столу, Куропавин догадался, что это и есть директор комбината, о котором Портнов сказал: «Так, тянет… Но броня слабая». Молча наблюдая за Бухановым, Куропавин почему-то думал: «Сколько ж ему лет?» И не мог ответить. Внешний вид Буханова был обманчивым, не давал возможности вынести точное суждение: лицо — нестарое, свежее, и в то же время щеки оплыли, рыхлы, серые глаза — живые, но уже слегка повыгорели, забелесились; волосы светлые, но поредели, посеклись — заметно по встопыренному гребенчатому хохолку. «Лет сорок, может», — решил наконец Куропавин неуверенно, испытывая растущее раздражение к Буханову, к его, как определил для себя, «приказчичьей» суетливости. Неприятной была и мягкая, словно бескостная рука, мокрые, тусклые волосы. Куропавин знал, что неприятие, как ни будет он стараться сдерживаться, все равно проявится, и, чтобы сломить свой настрой, спросил:

— Давно ли вы, товарищ Буханов, в партии? Если не секрет?

— В партии? — переспросил он, чуть отстраняясь назад корпусом.

— Да, в партии — сколько?

— Ну-у, немного… — протянул Буханов в явной нерешительности. — С тридцатого.

— Немного, верно! И об этом можно судить по вашей выдержке, товарищ Буханов.

— То есть?.. Я ворвался?.. Помешал? — пробормотал он.

— Помешали! — прямо ответил Куропавин.

В недоумении, растерянно глядел, смаргивая бесцветными ресницами; плечи, до того боевито, по-петушиному топорщившиеся под ватными высокими накладками сшитого по моде пальто, опустились, — Буханов пробормотал:

— Ясно! Понятно…

— Идите, товарищ Буханов, займитесь своими делами. А мы вот закончим разговор, и я приеду к вам. Знакомство начнем с конкретного: с Соколинского рудника. С происшествия. Идет?

Буханов попятился задом, уже возле двери повернулся, нахлобучив шапку, осторожно прикрыл за собой дверь.

— Даже не идет, а пятится! — усмехнулся Куропавин; ему было и смешно и жалко Буханова.

— Совсем расклеился, — простодушно отозвался Портнов.

Спускаться в шахту Буханов не хотел — стал отговаривать, уверять, что это опасно, не ясна обстановка, «картина» обвалов и, значит, он не имеет права рисковать жизнью «нового секретаря горкома».

— Да вы садитесь, — предложил Куропавин, преодолевая гнетущее чувство, возникшее в связи с рассказом Буханова о ночном происшествии. И когда тот нескладно, деревянно опустился на стул, спросил: «А рабочие? Бригадиры остались в шахте?»

— Остались. Кажется, бригада Косачева…

— Он коммунист?

— Не знаю.

— Товарищ Степашкин, — обратился Куропавин к стоящему, невысокого росточка, секретарю рудничного комитета партии, избранному из горных мастеров всего три месяца назад. — Вы, может, знаете?

— Сочувствующий. Боец Красной Армии в гражданской, сибирский партизан.

— Уже дело!

— Утром заходил, просился на седьмой горизонт… — неуверенно вставил Буханов.

— Если просился, значит, там, в забое! — улыбнулся, оттаивая, Куропавин. — Давайте туда, на место!

Спустившись в шахту рудника, пошли по седьмому горизонту. Темноту метра на три в округе отодвигало пламя двух солярных горелок — точно два факела, их несли впереди рабочие. Потрескивание, словно где-то в отдалении никак не мог разгореться костер, долетало до слуха под плесенно-липким сводом, по которому скользили блики горелок. Наплывал низкий утробный гул, то усиливаясь, то приглушаясь, — будто невидимый великан лениво поигрывал, перекатывая, сталкивая одну с другой гранитные глыбы.

Бригаду нашли в боковом забое: за поворотом, еще не видя во тьме людей, услышали удары, стук отбрасываемой породы, потом чей-то приглушенный голос: «Кто такие?»

Бригада вручную расчищала завал. В качающемся от движения воздуха желто-буром свете горелок бросившие работу люди обступили пришедших, — верно, узнали Буханова, Степашкина, — молчаливые, озадаченные, — черно лоснились лица, широкие, смурые, в касках, венчавших их головы. Здоровались молча. Куропавин пожимал жесткие ладони с налипшими крупицами руды, после попросил садиться. Расселись на отваленных глыбах породы. Достав пачку «Беломора», Куропавин предложил закуривать, — руки потянулись охотно. Взял и Косачев, рядом с которым, пригадав, Куропавин сел на острую глыбу. Бригадир разминал табачный патрон в пальцах, густо вымазанных, — даже при реденьком освещении стало видно, как папироса почернела. Молчание затягивалось.

— Вот, Петр Кузьмич, — сказал Куропавин, обращаясь к Косачеву, напрягая зрение, чтоб уловить реакцию, — назначен сюда, к вам, секретарем горкома. Значит, будем вместе разбираться, наводить порядок…

— Этт чё ж, — дернулась крайняя фигура, пыхнув дымом, — навроде новое начальство?

— Вроде так, — спокойно отозвался Куропавин, стараясь разглядеть лицо сказавшего, однако лишь отметил узкий лик и нахально сверкнувшие глаза.

Косачев повел головой в каске, негромко, в неудовольствии сказал:

— Не мели абы чё! Дело сурьезное. — Помолчал, будто перестраиваясь, и уж после обернул лицо, запорошенное, литое. — А наводить порядок, известно, надо. А его, скажу, хоть тут и директор товарищ Буханов, порядка того нет. И не пахнет!.. Как бабы на ярмарке — не знает каждая, чё и хватать… Расчищать завалы, наново укреплять проходку — вот что надо!

— Трудно это будет, Петр Кузьмич?

— Оно, конешно, не медовуху пить, потрудней получица. По усам да бороде не брага — пот должен потечь, — уж как водица! Да ведь надо, значица, одолеем! Так понимаю?

Последние слова бригадира-бурщика вроде бы и заключали вопрос, однако явно было: Косачев не спрашивал — утверждал.

— Верно понимаешь, Петр Кузьмич! — с теплотой всклубившейся в груди, воскликнул Куропавин и, не отдавая отчета — почему так делает, в оживленности оглянулся на Буханова и еще двух-трех итээровцев, сопровождавших его. Они стояли в спецовках, резиновых сапогах и касках, среди сидевших на глыбах породы черноликих рабочих в щербатом, под приземистой кровлей штреке. Лицо Буханова от слабого освещения, размытых теней, ложившихся на лоб и щеки, показалось одутловатым, Куропавин уже готов был сказать, что, мол, точно, растерялись, но вид Буханова в секунду изменился до горько-скорбного: края губ оттянулись, обвисли, — и Куропавин сдержался, лишь подумал: «Нет, этот скис совсем, не выправится!»

Поднялся, попрощался с рабочими, сказал: «Успехов вам», но тут же мелькнула мысль: пригласить для осмотра пятого горизонта Косачева — посоветоваться с ним.

— Можно и на пятый, — согласился тот.

На пятом, тоже обрушившемся горизонте было полное запустение, будто обвал произошел не две недели, а год назад: ни одной живой души, бухали шаги, голоса резонировали, пресекались, — в конце концов и редкие переговоры в группке смолкли.