Наум Фогель - Главный врач

— Чтоб в партию рекомендовать, мало одного желания. Надо еще и права иметь.

— Какие права? — настороженно прищурился Бритван.

— Ну, хотя бы совместно поработать определенное время.

— Увиливаешь? Но я все равно от тебя не отстану. Предположим, все права у тебя есть. Дал бы ты мне рекомендацию или не дал?

— Но я же тебя совсем не знаю, — рассмеялся Корепанов.

— Неправда, знаешь! — стукнул кулаком по столу Бритван. — Что у меня самая лучшая больница — знаешь! И что я хороший хирург — знаешь! И что я хозяин хороший — тоже знаешь!..

— Да разве это главное? — продолжая улыбаться, спросил Корепанов.

— А что главное?

— Человеком быть. В партию не хозяйственника, не хирурга принимают, а человека.

Бритван несколько секунд молча смотрел на Корепанова.

— Значит, по-твоему, я плохой человек? — спросил он, обиженно скривив губы.

— Ты просто пьян.

Бритван энергично потер виски.

— Да, я действительно пьян, — сказал он. — Ты не станешь возражать, если я прилягу тут, на диване? Ну, конечно же, не станешь. Смешно возражать пьяному… А Леонова я тебе пришлю. Обязательно пришлю. Ты не раздумал забирать его?

— Нет, не раздумал, — сказал Корепанов.

— Ну вот и хорошо, — поднялся Бритван, — и Сенечкина я тебе тоже пришлю. Ну его к черту, этого Сенечкина!..

— А Сенечкина почему же? Ведь у тебя на почках вон сколько операций. И все с блестящим эффектом. Почему же Сенечкина ко мне?

— Не лежит у меня душа к нему, — ответил Бритван. — Черт его знает, почему не лежит! Может быть, потому, что он знатный человек — лучший тракторист в области. И сам знатный, и родня знатная: один брат в генералах ходит, другой в академии наук заседает… Ну их к черту, этих знатных!.. Случится что, не оберешься неприятностей. «Почему на себя много взял? Почему в область не направил?» Областная больница — это сила!

— А из этой областной, которая «сила», к тебе оперироваться едут, — вспомнил Марфу Полоненкову Алексей.

— Это дело случайное, — махнул рукой Бритван. — Это авторитет работает… Ты на меня не обижаешься?.. Нет, правда, ты на меня не обижаешься?.. Тогда я прилягу. Чертовски болит голова.

Он лег на диван, подложил кулак под голову и сразу же уснул.

Алексей вышел, чтобы позвать Асю.

— Пускай спит, — сказала она. — На него иногда находит. Жаловался на свою судьбу?

— Жаловался, — сказал Корепанов.

— Ну вот видишь! Я же тебе говорю, что на него иногда находит. А вообще-то он славный. Пускай спит.

Она расстегнула Бритвану воротник, подложила под голову подушку.

— Душно тут, — обернулась к Алексею. — Пойдем на веранду… если хочешь.

— Хочу, — сказал Корепанов.

Было уже поздно. Ася стояла, прислонившись к столбу веранды, и смотрела прямо перед собой. В темноте глаза ее казались еще больше, глубже, и звезды отражались в них.

— Зимой и осенью здесь очень тоскливо, — сказала она, — зато летом… Не правда ли, волшебная ночь?

Ночь действительно была хороша — вся наполненная мягким теплом, запахами дозревающих хлебов, чебреца и еще чего-то, очень свежего, долетающего с реки, — а самое главное — насквозь пропитана звуками: то очень громкими, то едва уловимыми, как шорох. Яростно перекликались между собой сверчки. Внезапно пробудившись, завели концерт лягушки и тут же притихли, будто передумали. Где-то совсем близко сначала фыркнула, потом глубоко вздохнула лошадь. Опять завели концерт лягушки и опять замолкли.

— Там тоже лягушки орали, помнишь? — шепотом спросила Ася.

— Помню, — так же тихо отозвался Корепанов.

— Сколько же это лет прошло? Семь или восемь?

— Восемь.

— Боже мой! Восемь лет! А будто вчера… Они — так же орали.

— Кто они?

— Лягушки. Они просто с ума сходили.

Она замолчала. И молчала долго.

«Интересно, смогла бы она ради подруги пойти на муку, на смерть, как та, в черном свитере? — думал Корепанов. — Нет, не смогла бы… Неужели я любил ее? Да, любил. И очень. Согласись она тогда, и я бы с ней на край света поехал, бросил бы институт, черт знает чего натворил бы. А сейчас вот стою рядом и думаю о другой, которую совсем не знаю, которую, быть может, никогда больше не увижу».

— Ты не жалеешь?

— О чем?

— О том, что было.

— Нет, конечно. Мне только кажется, что там со мной была другая.

— Я очень изменилась? — с тревогой спросила Ася.

— Нет, стала еще интересней, но какой-то совсем чужой. И потом, в глазах у тебя появилась грусть. Раньше этого не было.

— Я много пережила.

Она посмотрела на Алексея так, словно ожидала вопроса. Но Алексей молчал. Тогда она спросила:

— Тебе интересно?

— Интересно. Но если для тебя эти воспоминания тягостны…

— Пойдем к реке, — предложила она.

— Пойдем.

Она шла рядом, глядя вперед, и, нервно теребя тонкий шарфик, рассказывала. В голосе ее все время звучала грусть, словно она жаловалась на свою судьбу. Корепанову даже казалось, что она в чем-то обвиняет его. Будто бы это он виноват в том, что с ней произошло за все эти годы… Помнит ли Алексей ту записку, которую она написала ему, когда ушла? Она тогда просила его не приходить на вокзал. Но она все время ждала, до последней минуты. Если бы Алексей появился на перроне, она бы все бросила и пошла с ним уже насовсем, на всю жизнь. Но Алексей не пришел. Она ждала его и потом, уже в Одессе. Все надеялась, что приедет, во время каникул хотя бы. Потом началась война. Муж был зачислен в госпиталь. Последнее письмо она получила от него из Житомира. А спустя несколько часов пришла телеграмма от товарищей, которые сообщали, что он убит во время бомбежки.

— Если бы я его любила, мне было бы легче. Но я не любила его… А он был хорошим. Очень хорошим.

Она еще долго рассказывала о мытарствах во время эвакуации, о том, как похоронила мать на обочине дороги под Николаевом, как пришлось метаться из одного села в другое, спасаясь то от немцев, то от бомбежек, то от степных пожаров.

Да, ей пришлось очень много перенести. Ее подобрали где-то на дороге наши отступающие части и оставили вместе с другими ранеными здесь, в этой больнице.

— У меня оказалось рожистое воспаление голени. Началось заражение крови. И я погибла бы, если бы не Леонид Карпович. Это он спас меня.

Алексею показалось, что только сейчас, впервые за весь вечер, голос ее прозвучал искренне.

Они дошли до реки. Остро запахло осокой. Сквозь просеку в камышах виднелась широкая черная полоса воды, гладкая, неподвижная, и на ней — лунная дорожка. Она дрожала, и казалось, будто по черному бархату струится расплавленное серебро, убегая вдаль, к противоположному берегу, и теряется там у белого плеса.

— Ну, какая же я, право! — сказала Ася. — Не спросила даже, как он тебе, понравился? Он тебе нравится?