Лев Лондон - Строители

— Правильно, — подтвердил управляющий. — Но вот тут начинается самое непонятное. — Он обвел глазами присутствующих, вынул из папки второй листок и тоже поднял его вверх.

— Сегодня утром ко мне пришел Морозов и вручил эту бумажку. Из нее следует, что он, Морозов, дал такое же распоряжение Сокову, но еще днем раньше… Но и это еще не все: через час пришел сам Соков. Он подал мне заявление, в котором утверждается, что никаких письменных указаний ни от главного инженера, ни от Морозова он не получал, а действовал самостоятельно, и он, Соков, за все в ответе. — Управляющий поднял третью бумажку. — Что же это получается? — холодно спросил он.

В комнате стало очень тихо.

Прошла минута, наверное. Тогда встал Васильев.

— Я хотел бы сказать, — медленно начал он, — что считаю за честь работать в коллективе, где главный инженер принимает на себя вину прораба, где начальник СУ выручает главного инженера, а прораб выручает их обоих, где, наконец, три бригадира, из которых один Герой Социалистического Труда, от имени рабочих нашего треста выступают в защиту главного инженера и сегодня были у управляющего трестом, критиковали его за неправильное поведение. Я считаю за честь работать в таком коллективе…

— Это все очень хорошо, — с места сказал Костромин, — но, Леонид Леонидович, кто все же будет отвечать за материальный ущерб, нанесенный в результате аварии?

Лицо управляющего утратило наконец свою невозмутимость.

— Уместный вопрос… Тут, Костромин, присутствует заведующая ОТК завода. Она сообщила, что в результате проверки установлена вина завода за обрыв монтажной петли на блоке… Так? — Управляющий повернулся к представителю завода: — Так?

— Да.

Управляющий посмотрел на Костромина, тот молчал. Леонид Леонидович повернулся ко мне и строго сказал:

— Я проехал вчера по объектам и внимательно посмотрел то новое, что предложили бригады. Я знаю, что вы ознакомили всех ИТР и бригадиров, — это правильно. А вот то, что после осмотра вы устроили опрос, — это несерьезно. Я приказываю — слышите, Морозов? Приказываю в течение месяца осуществить все новые предложения. Ясно?

— Ясно, — невозмутимо ответил Морозов.

— У меня все, — Леонид Леонидович сел.

Сейчас мне нужно выступать. Но я не думал о докладе. Снова перед глазами проходили события последних месяцев. Все было проще… и сложнее. Я не был один, как мне иногда казалось, и ничего особенного не совершил. Просто пришло, наверное, уже время, когда инженеры должны быть инженерами. Я смотрю в зал. Вон у прохода Морозов, на миг наши взгляды встречаются. Справа сидят Девятаев, Копылов, Косов, — они все ждут от меня ответа на свои новые предложения. И еще я думал, что ответ придется дать сейчас, — остановиться уже невозможно…

Как обычно, все началось с вызова в главк. Но на этот раз я должен был явиться не к определенному часу, а немедленно.

— Ну и поймать вас, Виктор Константинович! Вот уже на третью стройку заезжаю. — Шофер выглянул из машины. Это почти выговор. Так уж устроен мир, что водители и секретари высокого начальства копируют своих патронов. И до того удачно, что порой появляется шальная мысль: может быть, когда начальство в отпуске или болеет…

— Садитесь. Требует срочно.

Я сажусь рядом с водителем, некоторое время мы едем молча. Смотрю в окошко. Уже осень. По-моему, верно говорят, что осень — пора печальных раздумий. Обратите внимание — даже сама природа не уверена в своих действиях. Если идет дождь, то мелкий, совсем не похожий на весенние или летние грозы; про небо вообще ничего не скажешь — что-то серое, неопределенное; деревья стоят почти голые…

Машина уже в центре. На улице Горького я невольно улыбаюсь. В самом деле, на улице Горького, где все так продуманно и чинно, падают обыкновенные листья, желтые, оранжевые, серо-зеленые, и дворники простыми метлами сметают листья в кучи, как это делается в самом захудалом скверике.

— Улыбаетесь?! — замечает водитель.

— Виноват!

Водитель снисходительно смеется. В машине тепло и уютно, домовито — этим всегда отличаются персональные машины.

Коля, как все зовут водителя, хотя ему уже под сорок, косится на меня. Образцовый водитель большого начальника никогда первым не начинает разговор. Так уж полагается, что вызываемый к начальнику главка должен бодро-просительно сказать:

«Ну, Коля, чего это твое начальство меня требует?»

Обычно разговор развертывается дальше так:

«Не знаю», — отвечает водитель так многозначительно, что вызываемый начинает тревожиться.

«Что, настроение плохое?»

«Есть немного», — Коля загадочно улыбается.

«Там еще кого вызывают?»

«Вроде…»

«Большое совещание?» У вызываемого есть еще надежда: на большом совещании гроза распределится на нескольких участников.

«Нет, вас и Померанцева».

«Всего-то!» — вызываемый тускнеет.

…Сейчас водителю, видно, очень хочется затеять со мной такую же беседу, но на этот раз я молчу. «Э нет, дружище, — мысленно отвечаю я, — сегодня это дело не выйдет. После вручения переходящего знамени уж деньков-то пять-шесть я застрахован от гнева начальства».

Наконец, когда мы уже делаем лихой поворот у Моссовета, Коля говорит:

— У Сергея Платоновича Николай Иванович…

— Николай Иванович?! — удивляюсь я. — Еще кого-нибудь вызывают?

Водитель притормозил машину. Он удовлетворен — разговор принимает обычное направление.

— Вроде…

— Большое совещание? — с надеждой спрашиваю я.

Коля усмехается — они все одинаковые, вызываемые!

И этот такой же, держался-держался, а в конце перепугался.

— Нет, вас и Померанцева.

— Всего-то! — машинально восклицаю я. — Спасибо, что подвезли.

— Пожалуйста, — насмешливо отвечает водитель. Его ответ переводится примерно так: «Благодарить, уважаемый, рановато. Вот когда выйдешь целым…»

Я привычно ошибаюсь: тяну входную дверь из стекла на себя. (Тут раньше была чудесная дубовая дверь, спокойная-спокойная!) Дверь нервничает, не поддается. Тогда я толкаю ее вперед и проскальзываю, пока она мстительно несется вслед. Быстро поднимаюсь по мраморной лестнице.

— Вас уже ждут, — сухо говорит секретарь.

— Так я… — неловко начинаю оправдываться. — Можно?

— Пожалуйста. — У секретаря той в точности как у водителя.

…Через сорок минут я вышел из главка… Я должен был оставить все: любимую работу, коллектив, свои планы. Так требовало дело.

Сколько раз я ходил по улице Горького: вверх к главку — настороженный, в ожидании неприятностей и все же с надеждой, что неприятностей не будет; вниз — озабоченный, как решить, казалось, неразрешимые задачи. Вот и сейчас…