Лев Лондон - Строители

В воздухе вдруг появились снежинки, потом начал падать крупный снег. Когда я уходил, крыши домишек, палисадники, скамейки были белы, искрились. Окна зажглись. В сумерках все стало мило, сказочно красиво.

У последнего деревянного домика мне послышался хриплый шепот: «Мы номера…»

Ну что — номера?! Все красиво, верно… А почему же люди мечтают уехать?.. Я скажу вам почему: крыши уже прогнулись, пораженные гнилью, изъеденные жучком, покосились стены. К ним только притронуться экскаватором — и они рассыплются. Так?

Номера недовольно молчали.

Я вышел на проспект. Нужно было ответить на главный вопрос, который сегодня мне задали в главке.

Впервые в жизни мне дали время подумать. Я мог сколько угодно изучать проект, решать технологию, кроить строительную площадку. Но главный вопрос так и оставался открытым…

Я уже считал дни до весны, когда начнется стройка. Мне казалось, что с приходом весны все решится само собой. Но дни плелись медленно, тут уж ничего нельзя поделать. Ускорить время я не мог.

Каждое утро снег старательно укрывал город. Что ни говорите, природа большая чистёха. Весной, осенью и даже летом она моет город дождями, ну и зимой, вот как сейчас, каждый день — свежий белейший покров.

Я просыпаюсь рано. Еще темно, вставать не хочется. Лежу и думаю: который час?

Будильник стоит в коридоре, я мог бы ему довериться, но характер у него сложный и непостоянный. Почему-то он часто просыпает и, как с улыбкой рассказывают жильцы из соседней квартиры, звонит не утром, а регулярно в шесть часов вечера — в их обеденное время. Соседи уже привыкли и по звонку моего будильника садятся за стол.

Рассматривая это как измену, я предложил им купить у меня будильник, в крайнем случае я был готов отдать его даром, но соседка Жанна, весьма симпатичная молодая женщина со строгими глазами, ответила, что существующее положение ее вполне устраивает. «Лучше, — добавила она многозначительно, — когда изменяют другим, а не тебе».

Только позже я сделал открытие: окна соседнего дома — вот источник точнейшей информации о времени.

Сейчас мне предстояла весьма неприятная операция: встать, зажечь свет и посмотреть на часы… Было шесть пятнадцать. Будильник невинно молчал, хотя стрелку звонка вчера я установил на шесть. Вздыхая, я принялся за хозяйственные дела.

В девять я должен быть на строительстве театра (черт бы его побрал! Никак не вылезем, сложная там механизация сцепы), а в десять ноль-ноль — в секретариате СЭВ.

Да-да, впервые в жизни сегодня я должен соприкоснуться с официальными визитами, представительством и прочими атрибутами международных организаций, то есть с дипломатией, о которой только в книгах читал и которая всегда казалась мне непостижимой. Как это можно договариваться, думалось мне, когда интересы сторон разные, все равно как у монтажников и отделочников. Но над нами, строителями, есть главк, который всегда разрешает споры.

Вот сейчас на строительстве театра я скажу главному инженеру завода Баранову:

«Вы не выполнили график поставки вала для сцены. Срываете ввод театра в эксплуатацию»… Так и скажу: «Срываете!» (В это время я уже жарил на сковороде яичницу.)

Ну а что ответит Баранов? (Забыл! Вот черт, всегда забываю посолить.) Баранов, мощный мужчина с невозмутимым лицом, тоже не лыком шит.

«Вал ему подай, — иронически скажет он. — А чертежи когда вы передали? Опоздали на месяц! Помалкивал бы, а еще и шумит!»

«Чертежи дает заказчик», — отпарирую я. (Кажется, сковородку уже можно снимать с огня. Всегда подгорает!)

«Я пошел, — поднимается Баранов. — Знать не знаю никаких заказчиков! Чертежи вы, генподрядчик, передали? Так вот, крутить нечего. Вы и отвечаете!»

М-да, разговорчик пойдет прямой и ясный… Интересно, а как бы в этом случае говорили два дипломата? (Я уже за столом, начал завтракать.) Наверное, первый сказал бы:

«Уважаемый главный инженер завода, тут по графику поставка вала задержана на месяц. Этого не может быть. Наверное, в графике ошибка?»

«В графике все правильно, уважаемый генподрядчик, — ответил бы второй дипломат. — Очевидно, плохо работает почта, чертежи она доставила с опозданием на месяц…»

Так, что ли, они будут говорить? Посмотрим, сегодня многое прояснится.

К восьми уже светает. В воздухе почти осязаемо повисает сероватая смесь из остатков ночи, первых лучей солнца, спрятанного за Ленинскими горами, и еще что-то неясного, может быть, не совсем ушедших сновидений.

Мой будильник скромно молчит, показывает восемь часов. Но когда я выхожу из квартиры, хлопая дверью, он поднимает отчаянный трезвой, то ли от стука, то ли от тоски, что остается один, а может быть, предупреждает меня о предстоящих неприятностях.

Из соседней квартиры выглядывает на лестницу соседка Жанна. Она не спешит запахнуть халатик. Я вижу высокую, молодую грудь, едва прикрытую кружевом рубашки. Но глаза ее, как всегда, строгие.

— С чего это он такой шум поднял? Вроде обедать рановато.

— Доброе утро, Жанна, — смиренно говорю я. (Что еще я могу ответить?)

— С чего это вы с утра так нарядились? — насмешливо спрашивает она. Серые глаза ее холодно и испытующе рассматривают меня.

— Встреча у меня… на дипломатическом уровне. — Я вызываю лифт, но Жанна не уходит. А за дверью, как капризный ребенок, надрывается мой будильник.

— Ах, встреча! А я-то думала, что он, бедненький, один-одинешенек…

— Жанна, — доносится голос ее мужа, — что, уже пора обедать? Боже мой, этот будильник так кричит, Жанна! — Он тоже появляется в дверях. — И ты с этим извергом разговариваешь?.. Доброе утро, Виктор Константинович!

У мужа Жанны, здоровяка и спортсмена, под глазами синие тени.

— Доброе утро! — соболезнующе отвечаю я.

Подходит лифт, я что-то бормочу, с облегчением ныряю в его тихую кабину. Когда выхожу во двор, с опаской оглядываюсь на окна. В одном из них лицо Жанны. Я быстро отворачиваюсь.

Черт его знает, может быть, отдать будильник Аркадию? Или, еще лучше, сменить квартиру?

Сегодня — этот день я хорошо запомню — вновь явилось солнце. Конечно, оно бывало и зимой, хилое эрзац-солнце, вроде большой люминесцентной лампы… Сегодня оно показалось в виде огненных отблесков на шпиле университета, а потом, когда я шел по проспекту Вернадского, оно все время справа разглядывало меня:

«Ну как у тебя дела с твоими стройками, будильником и холодновато-внимательной соседкой?» — по-приятельски спрашивало солнце.

Солнце ослепило меня, особенно ярким был пучок лучей, идущий вниз, словно привязь, на которой оно держалось. И дальше оно смотрело на меня сквозь темные стволы деревьев парка, через окна галереи эскалатора и даже в метро: «Как ты живешь?»