Дробь

Эрих Фромм написал: «Очень часто — и не только в обыденном словоупотреблении — садомазохизм смешивают с любовью. Особенно часто за проявления любви принимаются мазохистские явления. Полное самоотречение ради другого человека, отказ в его пользу от собственных прав и запросов — все это преподносится как образец «великой любви»; считается, что для любви нет лучшего доказательства, чем жертва и готовность отказаться от себя ради любимого человека. На самом же деле «любовь» в этих случаях является мазохистской привязанностью и коренится в потребности симбиоза». Так вот. Это та самая история, с поочередной сменой ролей. Ядерная пара: замкнутый меланхолик и неадекватная холеричка. Вот и вчерашний вечер закончился дичью, садистским мозгоебством двух незрелых, психически нездоровых личностей.

Перечитав пестрящий желчными красками манифест ненависти к самому себе, я включил что–то из папки с заунывным ноу–вейвом, упал своим тельцем обратно на уже успевшую остыть постель и уставился в потолок. Или потолок уставился в меня. В этой беседе я сделал для себя три незначительных вывода касательно своего безрадостного положения. Во–первых, я устал так жить, очень, невероятно, никаких резервов; во–вторых, пора бы было уже что–то предпринять, прорвать блокаду бесконечной рутины; в третьих, я вряд ли способен на какие бы то ни было решительные действия, а потому предыдущие два вывода обращаются в прах.

Я вспомнил тот пресловутый миф о пещере, платоновский, о том, что люди якобы все скованны и видят лишь тени истинного мира, а все твое субъективное представление о мире – всего лишь иллюзия и ни хера ты на самом деле не видишь. На тот момент у меня складывалось ощущение, что я даже не тени вижу, а зеркальные отражения теней, или если быть проще: моя жизнь мне представлялась как просмотр сверхкачественного наимоднейшего фильма с кучей спецэффектов и 3Д моментов, только без специальных очков, с помехами и на черно–белом советском телевизоре, вроде олдскульного такого рубина с невъебенным тумблером для переключения каналов. Вроде бы жизнь как жизнь: семья, отношения, учеба, ну периодически работенка попадалась, компании, товарищи есть какие никакие, где–то успехи, где–то провалы, все как у людей, но все это ненасыщенно как–то.

Оказавшись в подобном эмоциональном и духовном отстойнике, наиболее разумным и единственно верным путем была бы попытка рационализировать происходящее, разложить по полочкам ситуацию и направить свою бурлящую энергию упадничества в позитивное русло. Я же, в своих лучших традициях, избрал путь контрпродуктивный, а именно:

1 – ввел в замешательство свой ум и начал беспокоится.

2 — начал категорично и жестко осуждать все, что происходит вокруг и всех, кто меня окружает.

3 – все сильнее обострял страх освободиться от привязанностей к вещам, людям, к своим защитным механизмам.

А для просветления ума стоит делать все наоборот.

У дзен–буддизма не мало общего с моей внутренней войной, ведь в нем всего–то и надо, что успокоить ум (читай: послать все к черту), прекратить безусловно осуждать все и всех (читай: послать все к черту), освободиться себя от привязанностей (читай: послать все к черту).

Дзен саморазрушения, вот он путь, в котором следовало бы посылать все и всех к чертям, и вообще на пути своего просветления не считаться с какими бы то ни было моральным, социальными или психологическими препонами. Это тот путь, который я хотел бы сделать своим, будь я чуточку увереннее и сильнее. Я бы хотел творить любой невообразимый бред и аморальный ад, словно безумец Чарльз Бронсон. Я бы хотел избавиться от всех привязанностей, попросту разорвав все связующие с социумом цепи. Хотел бы объективно и безоценочно взглянуть на мир.

Вот с такими вот твердыми намерениями и не менее твердой утренней эрекцией я вышел из своей комнатки и прошел мимо двух тел. Это был мой отчим с мамой, они тоже время от времени практикуют дзен саморазрушения, вот и вчера они были близки к просветлению, однако усталость сразила их наповал, да так, что отчим прямо и уснул в одежде на полу.

На самом деле, каким бы циничным я не был, я в иные моменты был очень рад за мою маму, например, когда она таки избавилась от предыдущего тоталитарного выблядка, домашнего гитлера, всеми любимого штурмбанфюрера семейного быта, так любившего отпускать всем пиздюли и через слово повторять «блядь». Я отлично помню, как он появился в нашем доме, помню раскиданное по просторам общаги нижнее белье и советские серые колготки на моей детской кровати и пару тел на соседнем диване, занятых какой–то невообразимой подвижной игрой, так забавлявшей меня, но абсолютно мне не понятной. Я тогда спросил у мамы «а что это вы делаете?», но мама лишь расплылась в пьяной улыбке и отрывисто ответила «ни–че–го… спа–а–ать иди–ии–и!». И с тех пор он жил с нами. Он любил выпить, и, достигая просветления, он очень часто блевал, сплевывал на ковер и заставлял это чистить, неповиновение каралось телесными наказаниями. Семейное насилие, тоталитаризм, беспробудное пьянство и обоюдная ненависть скрепляли нашу семью очень и очень долго. Кстати внешне мы были очень даже приличной семьей, ни намека на внутренние конфликты, царствовал мещанский снобизм и показуха. Среди друзей и знакомых семьи все старались выглядеть молодцами, пить только дорогое кофе, угощать всех лакомствами, хвастаться новым телевизором, ремонтом, бытовой гармонией. Говорят дети в таких семьях вырастают пассивными, неуверенными, несамостоятельными аутсайдерами с заниженной самооценкой и попадают в группу риска людей, склонных к суициду с мотивом самоустранения. Так вот, после лет 15 семейного трэша и угара, перманентных синяков после не менее перманентных пиздюлей, я в одной из очередных пьяных потасовок проломил голову своему первому отчиму и он ушел из семьи, потеряв статус альфа–самца. Так к чему это все? Я был рад за маму, когда у нее появился новый мужчина, этот замечательный, робкий мужичок, который ухаживал за ней, приезжал на машине, стеснялся меня в прихожей, а потом они, словно подростки, опьяненные любовью и дешевым вином из картонных коробок, шептались за стенкой, поскрипывали кроватью и приглушенно постанывали, прямо как тинейджеры в родительском доме. Я был очень рад. Хоть и не высыпался порой, но все же. Я думаю, многие взрослые люди заводят интриги уже, будучи в возрасте, дабы ощутить всю сладость этой подростковой игры, они будто молодеют на глазах, ведут себя как маленькие, ухаживают, стесняются, выпивают, чтобы осмелиться на новый шаг, они будто переносятся на 20–30 лет назад. Но потом все изменилось, новый отчим переехал к нам, пропил машину, уволился с работы и теперь спит пьяный на давно не пылесошенном ковре.