Петр Петров - Крутые перевалы

— Есть предложение утвердить эту сумму.

— И директором комбината — докладчика, — добавил представитель охоттреста.

Линицкий поднял руку и прежде, чем Пастиков собрался попросить слова, опустил ее к столу.

— Кончено!..

…Машины сталкивались на перекрестках, поднимая тяжелую песчаную пыль. От этой пыли огни мерцающих фонарей плыли в мутной копоти. Фигуры людей напоминали снующие тени.

Шум краевой столицы звал к жизни. С котомкой за плечами Пастиков протискивался на перрон. Силы как будто удвоились. Паровоз дал отходный свисток. Пастиков заскочил на подножку вагонной площадки. От остающейся вправо реки в лицо ударила свежая волна воздуха. Из-за реки золотой россыпью брызнула лавина электрического света. А слева, подпирая небо темно-стрельчатыми зубцами, поплыла навстречу тайга.

По логам с гремучими ручьями, по еланям и в дурнолесьях бурьяны поднялись в коня ростом. Над их мохнатыми макушками темными тучами висла мошкара. Она нудно ныла в лесной хвое, в травах, над головами людей и в шерсти животных. Зверье с полден и до полночи спасалось от нее в тихих курьях Сыгырды, пачкалось в лужах и забивалось в мерзлотные ущелья, никогда не видавшие солнца.

— И-эх, и рясной ныне орех! — говорил Самоха, задирая голову на вершины кедров, облепленные гнездами лиловых шишек. — Смотри-ка, Никандровна, по восемь штук вместе склещились, а так редкий год бывает.

— И все это неиспользованные богатства республики. — Стефания дышала смолистым нагретым воздухом. — Знаешь, у нас много об этих богатствах говорили, а взять не могли, как колдовской клад.

— Теперь возьмем! — крикнул Самоха. — Он задержал Стефанию. — Чуешь, что мне в башку прет… Ежели бы человек сто загнать сейчас на Ширан, то Петру и в край не нужно бы соваться… Да что говорить, ведь ты сама видела — рыбы там больше, чем вот этой мошки, — только успевай солить да отвозить в кооперацию.

Стефания сжала влажные и липкие от дегтя руки Кутенина и увлекла его вперед.

— Какой ты молодец! А ведь и правда… На основание этого маральника озеро дало бы средств.

Они шли на покать, к семидесятой версте, куда рыбинские колхозники должны были привезти харчи для разведки.

Поданная Самохой мысль ободрила Стефанию.

— Кутенин, милый! Да у тебя золотая голова!

— Голова-то сторублевая, да дурниной заросла.

В тайге темнело. На гладкое шоссе падали блики полярной немеркнущей звезды, а вокруг нее по голубой долине рассыпались мелкие звезды.

— Как репей на меже! — восхищался Самоха.

Впереди послышались густые звуки. Из-за деревьев раз и два мигнули желтокудрые костры. Гул большого стана ширился и заливал дремотную глушь.

— Люблю такие стоянки, — сказала Стефания. — Не цыганка, а люблю. Все это напоминает годы наших побед.

От первого костра, косматившегося прямо на дороге, взвился ввысь молодой сильный голос:

Сорвавшиеся с хребтов бурей десятки других подхватили:

— Давай послушаем здесь, а то они постесняются и перестанут, — сказала Стефания.

В темноте им перегородил дорогу невысокий человек.

— Кто тут? — послышался голос Корнея Силыча.

— Это мы, — отозвался Самоха.

— Вот и к делу — принимайте харчи.

После обеда Стефания и Самоха верхами выехали в Рыбинское.

Камасинцы откочевали от улуса недалеко. Кутурчинское белогорье со своей острой верхушкой было выше других. В распадках его густо засели кедрачи и пихты. По низинам, около горных беспокойных речек и ручьев пышно поднимались папоротники, расцветали ранние цветы — марьины коренья. Мощно и разноголосо пробуждалась от зимнего покоя таежная силища.

Стан раскинулся в зеленой ложбине по обоим берегам речки Барзанай. Лошади и коровы паслись без пастухов, обильные корма не заставляли их искать новых пастбищ. У коней заживали раны на потертых седлами спинах.

Старик Парабилка, повалив свою единственную корову, перевязывал ей ушибленную ногу, наложив на тряпицу сырой глины. К нему первому подъехал Алжибай. Старшина сбросил стремя с правой ноги и навалился набок. Парабилка знал, что главе рода нужно помочь слезть с лошади. Бросив корову, он подал Алжибаю руку. Нерасторопность старика вызвала упрек старшины.

— Ты худой человек, — сказал он разгневанно. — Ты не хотел слушать моих распоряжений. Смотри, род накажет тебя. У Алжибая большая сила.

Парабилка молчал. К старшине от становищ собирались улусяне. Они садились на траву задумчивые и опечаленные.

— Ну, как дела, старшина? — спросил пожилой камасинец с белыми волосами и бородой. — Собираются красные уходить?

— Красные обманщики. Ихний начальник взял у меня соболей, но он приедет снова на Шайтан-поле. Нам до осени надо прожить на новом месте. Так говорит Фанасей и Аёзя. Духи не сулят счастья там, где опоганено священное озеро.

Соплеменники ниже опустили косматые головы, они смотрели на беловолосого и Парабилку. Они ждали от бывалых сородичей ответа, указаний, помощи. И беловолосый сказал:

— В священном озере беркуты каждый день ловят священную рыбу. Это знает каждый. Но от беркута не уйдешь и его не поймаешь. Из его клюва не вырвешь добычу. А у нас нет запасов. Русские к нам приехали миролюбиво и правильно ли мы поступили, бросив улус? Правильно ли ты, старшина, делаешь, помогая убежавшим из степей людям нападать на красную власть? Надо ли это делать?

— Надо ли это делать! — повторили голоса.

Алжибай невозмутимо рассмеялся и высек огня кресалом. Он высоко поднял голову, выставил вперед широкую грудь. Близсидящие сородичи отодвинулись, смолкли разговоры. Старшина встал и стукнул прикладом ружья о землю.

— Дурак! — крикнул он на беловолосого. — Седина не прибавила тебе ума. Красные убили веру белых, своих людей. Они приехали убить веру наших отцов. Они смеются над священным бубном наших шаманов. Вы хотите отдать свою веру, тайгу и своих сыновей в армию красных собак!

Алжибай вынул из кармана серебряный рубль царской чеканки и, подбросив его, поймал монету на ладонь.

— Такая власть давала нам землю и не брала камасинцев служить в солдаты. Красная власть все равно пропадет, шаман проклянет тех, кто пойдет красной власти служить. Катерина будет сердиться на наш народ… фарт, пропадет.

Камасинцы сидели как пораженные громом. Отчетливо было слышно перекличку многочисленных ручьев. Волны гремучей Барзанайки кипуче налетали на выступившие со дня камни, разбивались, брызгая пеной. Вокруг стана побрякивали боталами пасущиеся со вздутыми боками лошади и поджарые коровы. Замкнутое горами ущелье тоскливо смотрело в безоблачную высь.