Петр Петров - Крутые перевалы

— Это я учитывал, но здесь вот какие обстоятельства. — Он достал из бумажника исписанный углем лист бумаги и подал Стефании.

Стефания прочитала и передала Пастикову.

— Что это? Где нашли? — спрашивала она. — Неужели тогда правду говорили, что с бандой путается эта девка. Но ведь надо же принимать меры…

— Верно… Но записку нашли только вчера около озера.

Анна расчесывала длинные пряди волос и старалась осмыслить этот обрывочный разговор. Обида на Пастикова была вытеснена другой, более важной: она досадовала на свою отсталость.

— Вот теперь мне понятно, почему не ведут маралов, — сказал Пастиков, свертывая записку. — Надо смекнуть. Хорошо бы переманить сюда часть бандитов.

Солнце еще путалось в таежных ущельях, когда Самоха взял тесло и стукнул обухом по голубой коре объемистого тополя.

— Эх, и лодку оттяпаем! — сказал он двум парням, державшим наготове инструменты.

Острозубая пила шумно вгрызлась в дерево, разбрасывая в стороны белосахарные опилки. А Самоха уже стучал впереди, сгоняя толстую кору с жаровой лиственницы.

— Это-то зачем? — спросил Пастиков, заклинивая топор.

Кутенин весело подмигнул женщинам.

— А бочек тебе, нешто, не надо? Ну-ко, принимайся с молодухой.

В следующую пару встали Стефания с Анной.

— Здорово смахались! — раскатисто рассмеялся один из рабочих.

— Не шути, браток, — любовался Самоха. — Небось экие бабочки и плужок потянут не хуже плохих коней.

Рядом запиливали деревья еще несколько пар. Через несколько минут первый тополь крякнул, свистнул в воздухе кудрявой вершиной и, подминая кустарники, глухо ударился в зыбкий мох. За ним тяжело охнула лиственница, за ней два кедра. Деревья перехлестывались на лету, сшибая сучья с соседних деревьев, и безжалостно сокрушали мелкие кустарники и травы.

Раскрасневшись и обливаясь потом, женщины валили дерево за деревом, мало отставая от мужчин. Самоха вьюном кружился между вальщиками, пятнал теслом исконные деревья и молодо увертывался от падающих великанов.

— Валите вон в энту сторону, а то зажмет! — указывал он.

Полоса поваленного леса упорно ползла к вершине сопки, расширяя окно в небо. Нагроможденные деревья мешали проходить задним рабочим, а Самоха неустанно стучал где-то в темных зарослях и, прищурив глаза, отмечал годный материал.

— Пастиков, воды-ы! — неслось по тайге.

— Эй, Кутенин! Доверенной!

Женщины валили девятое дерево, когда Севрунов окликнул их.

Там, откуда началась порубка, четыре пары работников заделывали концы бревен. От осоченной коры и влажной щепы пахло терпкой медовой смолью.

— А ну-ко, бабочки! — Самоха выворотил на подкладки тополевое бревно и вручил женщинам маленькие центровки.

— Вершок в глубину и на четверть дыра от дыры! — командовал он.

— А зачем это? — дознавалась Анна.

— Ковыряй, ковыряй, это — для сторожков… Штобы, значит, не протесать лодку, там увидишь.

Через час три остроносых бревна покрылись, как оспой, деревянными шпилями. Самоха плюнул на черен тесла и крякнул.

— Ну-ко, Петро Афанасьевич, начнем штоль, благословясь, не по-варнацки.

Острые топоры, как дятлы, задолбили деревья. Под ногами работников хрустко скрипела щепа. Севрунов прилаживался ко второму обрубку, но тесло падало робко и неумело.

— Пущай слободнее, Андреич, — подбадривал Самоха. — Так-то только мух бьют.

Распахнув ворота рубах, долбильщики все глубже и глубже выскабливали упругие внутренности бревна. И тут же, рядом, отлетали в сторону серые клепки, устанавливался примитивный станок для гибки непокорной лиственницы. А по кромке сопки, выбирая безлесые закоулки, группа рыбаков развешивала на рогулины обрывки неводов, собранных Самохой с вышек мужицких изб. Невода светились прорехами, но умелые руки быстро приводили снасть в нужный вид.

Давно мечтавшая вот о такой артельной работе на живом производстве, Стефания переходила от одной группы к другой. Она не могла осмысленно поверить быстроте, с которой осуществлялось то, что еще недавно волновало ее, как прекрасно-заманчивое, но далекое дело.

Внешне спокойная Анна улыбалась ей и зажигала спички мужчинам или не хуже их долбила теслом. В ней ежечасно рождалось нечто большее, чем вся ее прошлая жизнь. И мгновенно вспыхнувшая ревность к Стефании при первой встрече уходила из сердца.

Еще раньше обеда первую лодку положили на козлы и начали разжигать под ней костер.

— Таскай воды! — сказал Пастиков Анне.

— А ты остынь малость, — усмехнулась она, скосив бровь.

— Правильно, — заметила Стефания. — Вот это по-моему… Люблю, когда человека вовремя поставят на свое место.

Гремя ведрами и смеясь, женщины сбежали к ручью. Прислушиваясь к их веселью, Самоха озорно скорчил рожу.

— Чего тебя ломает? — осердился Пастиков.

— Кабы тебя не заломало, Петр Афанасьевич, — кольнул он директора глазами. — Она, брат, Ивановна-то, в землю видит на три метры. Шутить над собой не даст.

И в это же время, окатившись холодной водой, женщины делились своим.

— Не желает по-доброму — и плевать, — голос Анны звучал властно. — Для него и жизнь провела, а только мужики — псы… Как унюхают свежий бабий дух и — норку кверху… Но не размокну. Рука у меня тоже с зарубками.

— А ты обожди… Это ты не на меня ли намекаешь? — Стефания обняла ее и притянула к себе. — И ты думаешь, что если я просто держусь… Нет, пойми… Пастиков мне дорог, как работник и товарищ… Э, да зачем все это, когда делом можно захлебнуться.

— Да я и не на тебя… Он фыркает… И знаю, что от тебя отскочит всякий блудун… Но он привык холостым.

Раздувая, ноздри и закидывая назад упрямые волосы, Стефания легко вышла в гору.

— Э-э-э-й, поторапливайтесь! — певуче несся самохин голос.

Вокруг трех лодок собрались все рабочие. Пастиков вылил в желоба воду и деревянной лопатой опустил туда же докрасна раскаленный камень.

— Катай еще за водой, — распорядился Самоха.

Вода закипала ворчливо. Расширяющиеся желобы принимали форму узких легковых лодок.

— Распоры вставляй! — волновался Пастиков.

Сквозь поднимающийся пар фигуры людей двоились. Севрунов еще не успел вычерпать горячую воду из разведенной лодки, а Самоха уже подогревал вторую. Рядом громоздились сверкающие желтизной бочки, клепки, пахло черемуховыми свежевыстроганными обручами. Тайга молчала. И только беспокойный дрозд скрипел где-то, подражая треску надломленного дерева.

Стадо маралов лежало на покатом холме. Круглые глаза животных, окаймленные желтыми ободками, мечтательно отражались в целомудренно чистых водах Ширана. Полудремавшие звери, как музыку, слушали утреннюю будоражь тайги и были очень довольны тем, что в этот день не появлялась ненасытная мошкара. Они прокараулили приход на берег человека. И только когда Пастиков и Самоха спустили на воду первую лодку, стадо шумно поднялось и мелькнуло в долину серым клубком. Бег маралов был четок и стремителен.