Петр Петров - Крутые перевалы

Камасинец еще не успел договорить, как вправо от них совсем близко щелкнули выстрелы, на которые глухо откликнулось эхо горных высот.

Первым согнулся Парабилка. Остальные, растянувшись цепочкой, побежали за ним к утесу, за которым несла рычащие волны Сыгырда. Огибая болотистую трясину и горелый лес, высохший, как маральи рога, они уже достигали опушки густой чащи, когда ударил новый залп.

Додышев со стоном свалился на зыбкий мох.

— Сюда! — окрикнул Парабилка припавших к деревьям Чекулака и Джебалдока.

Камасинцы забежали за высокую искорь. Торопливо передернув затвор винтовки, старик сказал:

— Это купец со своими… Они идут на Шайтан-поле… Стреляйте… У вас есть патроны?

И, не дождавшись ответа, он выкинул вперед винтовку. Камасинцы сверкнули глазами по травянистой болотине и тоже приготовились. В бурьянах, шевелящихся васильковыми головками, к ним крались косматые люди, раздвигая ружьями поросль.

Все три ствола направились на Глазкова. После выстрелов он странно вытянулся и, высоко взмахнув ружьем, шлепнулся в болотную лужу. Цепь с ревом ринулась вперед, топча бурьяны. Камасинцы упали в яму и могли наблюдать лишь, как меткие выстрелы старика разили одного за другим шлепающих по воде людей. Ответные пули наступающих с визгом срывали ветви над головой ребят, порошили землю с искори, но Парабилка будто увертывался от них. Наконец, он с дикой яростью выскочил вперед и закричал. Бурьяны закачались, зашумели. Случилось невероятное. Впереди убегали люди, а за ними, словно помешанные, прыгали по кочкам трое камасинцев. И когда замолкли шорохи, они остановились около длинного трупа, уткнувшегося головой в ржавую яму. Из черепа убитого ползла черная бороздка крови, отчего краснела болотная вода. Рядом с Глазковым лежали еще четверо.

Додышева вывезли из тайги. Узнав, о происшествии, часть камасинцев вернулась в улус, оставив семьи и имущество. Пастиков и Самоха встретили труп студента около крайних юрт. Додышева сняли с седла и положили на траву близ берега. Труп разлагался. Камасинцы заглядывали покойнику в лицо, зажимали носы и отходили вздыхая.

Пастиков стал около трупа и, сняв кепку, оглянул улусян.

— Кто убил парня? — строго спросил он.

Камасинцы молчали, растерянно переглядывались, некоторые отходили подальше.

— Почему вы не говорите? — добивался Пастиков. — Кто белым бандитам давал пороху и патронов?

— Наша не давал, — осмелился белобородый старик.

— А ваш старшина не давал?

— Не знаем, — враз ответили из толпы.

— Не знаем… А если мы арестуем его и увезем в степи? — Пастиков взглянул на убитого, затем на опустившего голову Парабилку. — Как ты скажешь, старик?.

— Плохо будет, — чуть слышно ответил Парабилка. — Наши люди свой вера, ваш люди — свой вера… Худо будет.

— Значит, по-вашему хорошо, что бандиты убивают нас?

— Ой, худо! — воскликнули камасинцы.

— Так в чем же дело? Почему вы защищаете старшину и кормите около себя плохих русских людей?

— Наша бойся, — громко сказал Чекулак. — Старики любят шаманку, она их пужал.

Пастиков и Самоха долго допытывались у камасинцев о причине их бегства в тайгу, но никто из них не дерзнул разоблачить старшину и кривого Аёзю.

— Алжибай любит собетска власть, — получали они ответы.

— Старшина увози не надо.

— Все уходи далеко, белогорья, если трогай наш старшина.

Перед закатом солнца Пастиков и Самоха зашли в юрту Алжибая. На опустелой поляне щипал траву подморенный, осунувшийся с перегона, карий верховик старшины. Три длиннохвостые собаки грызли края корыта, в котором им замешивали болтушку. Пригоны были пусты.

Старшина принял гостей почтительно, маленькие глаза начальника рода шустро скользнули по хмурому посмуглевшему лицу Пастикова.

— Ой, педа! — с горечью вздохнул Алжибай. — Плохой русски люди. Не надо убивай собетска власть.

Самоха осмотрел пустую юрту и прищурил глаз.

— А где у тебя, князь, скотина? — спросил он.

— Скот гонял тайгам… Трава там эвон какой, — показал старшина по пояс.

Пастиков, сдерживаясь заговорил:

— Ты приведи свой народ обратно… Белую банду мы все равно выловим. Поможешь нам — не станем мешать жить. А будешь лукавить — приведем сюда войско и отдадим тебя под суд.

Алжибай сложил крестом на груди толстые руки.

— Буду все помогай, начальника! — воскликнул глава рода. — Наша собетска власть любит!

Старшина рассказал, где скрываются остатки банды, и проводил собеседников до берега.

— Все врет, образина! — сказал Самоха. — Надо его взять на притугу как следует. Он знает всю подноготную.

— Обожди, возьмем еще. — Пастиков посмотрел на горы и толкнул Кутенина. — Эх, посидеть бы теперь на карауле. Ты знаешь здесь солонцы?

— Верст пять надо идти до них.

— Некогда, — с сожалением решил Пастиков.

Они миновали кустарники. По берегу, немного впереди, несли на носилках тело Додышева. За носилками шли Парабилка и белоголовый старик. Остальные улусяне не решились следовать за процессией.

На похороны приехал Алжибай. Он передал Пастикову кусок красной материи и долго кланялся.

Дым и пар окуривали берега Ширана, отгоняя дичь вдаль от становища. Над озером кружились таежные вороны, чайки-рыболовы. Парабилка и белоголовый сидели на земле, дивуясь, как Самоха с Севруновым в больших котлах вытапливали жир из рыбьих внутренностей. К берегу подходил невод. А рядом плотники сколачивали гроб для Додышева.

Пастиков направил обоз со свежезасоленной рыбой и подошел к женщинам, вяжущим венки из полевых цветов.

— Скоро? — спросил он.

— Мы готовы, — ответила Стефания. — Как вы сами-то?

— Можем начинать.

Директор остановился взглядом на опустившей голову Анне и достал кисет. Ему хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, теплое.

— В район тебе съездить не нужно? — спросил он. Анна удивилась:

— Не успели приехать и обратно… Чего там делать?

— Я так… Может быть, по дому что-нибудь…

Анна улыбнулась и поднялась. В стефаньином платье она чувствовала себя крайне неловко. К тому же рабочие с любопытством рассматривали ее, как нового человека.

Пастиков сделал знак рукой, и люди быстро окружили гроб. За русскими вперевалку потянулись камасинцы посмотреть обряд красных похорон и проводить отходившего по земле одноплеменника. Труп Додышева сохранялся в яме, вырытой для могилы. Самоха спокойно заколотил гроб и спустился в домовину для установки. Убитого схоронили под могучими тополями на берегу бунтующей Сыгырды. И когда над ярко зеленеющей равниной поднялся черный холмик, над ним говорила речь Стефания.

— Здесь скоро будет построен великолепный памятник этой первой жертве строительства, — ломким от волнения голосом закончила она. — Пусть эта потеря будет предостережением и уроком для улусных, не изживших еще родового быта со всеми суевериями и рабским подчинением старшинам и шаманам. Пусть беднота улуса поймет, как советская власть заботится о ней, организуя здесь колхоз.