Петр Петров - Крутые перевалы

По дороге к стану Анна спросила:

— Что такое суеверие?

— А тебе не объяснили? — усмехнулась Стефания, но в смехе этом было что-то теплое, близкое.

— Нет, я читала в газетах, а не понимала…

— Ты умница, Анна, обожди — мы займемся с тобой учебой.

Гурьян не ждал гостей ночью. Его собаки вступили в отчаянную борьбу с пестрым кобелем. Вера и Василий Кушненко долго разнимали обезумевших псов, колотя их ружейными прикладами. Старику и пришедшим с трудом удалось растащить собак и привязать их к деревьям.

Около балагана запылал костер. По таежному обычаю Гурьян навесил сначала котел на таган и потом уже начал разговор.

— Куда так поздно? — спросил он, приглядываясь к Василию. Кушненко снял взмокшую, каким-то чудом уцелевшую еще домашнюю рубаху и повесил ее на сучок. Темнота окружила костер со всех сторон. Василий подвинулся к старику и заглянул в лицо.

— Ты из Лопатиной, дядя Гурьян? — В бороде Кушненки запуталась искра и быстро угасла. По тревожному голосу мужика дед понял, что гость пришел с каким-то важным делом.

— Постой, не признаю будто, — отстранясь, сказал Гурьян. — Земляк нешто?

— Из Боровки я. Про Кушненковых слыхивал?.. По уличному-то нас прозывали Чувырлами. Неужели на базар не ездил через нашу деревню?

— Доводилось. — Померкшие глаза деда округлились, копченая борода слегка дрожала. По морщинистому лбу было видно, что он припоминает. Вера подкладывала в костер сушняк, приготовленный заботливым стариком еще в прошлом году.

— Наша изба крайняя к поскотине, дворы еще горели в двадцать седьмом году, как раз на рождество.

— Вот теперь признаю, — повеселел Гурьян. — Это не ты ли ушел с Глазковым и Сабаевым?

Василий стянул бродень с морщинистым голенищем и со стоном выдохнул накопленную годами горечь.

— За дурость свою, дед, муки принимаю, — начал он, протягивая к огню до крови потертые ноги. — Тогда сбили с толку дураков. Пустили болтовню, что коммунисты будут забирать все, вот и влип. Да, по правде сказать, мне и стрелять-то ни разу не пришлось. Намаялся я, дед. Вот пришел к тебе за советом. Пусть хоть тюрьма, а тут нету сил бродяжничать.

— Эвон дело-то какое, — протянул Гурьян. — Он достал из мешка сухарей, разогрел недоеденную шарбу из свежих окуней и подкрошил в нее черемши.

Вера дремала от усталости. Собаки все еще ворчали, одна из них взвизгивала, зализывая рану на ноге. Кушненко немного похлебал и положил ложку. В груди у него что-то клокотало.

— Вот и пришли к тебе, — продолжал он. — Говорят, на Шайтан-поле Петруха Пастиков работу какую-то закладывает. Мужик он раньше был сходственный. Годок мне. Вместе царскую шинель носили. А кто его знает, какой он теперь стал. Приди к нему — еще пулю всадит.

Гурьян курил сосредоточенно. Его самодельная трубка блестела медной оправой. По чубуку из каменной березки порхала откуда-то появившаяся бабочка.

Вера, растянувшись, пригретая костром, крепко уснула.

— Так, говоришь, ты не стрелял? — спросил дед.

— Вот убей меня громом! — перекрестился Кушненко. — Мы с девчонкой и сейчас убежали от них. Там и осталось-то всего восемь душ. Этот татарский князек, сукин сын, мутит у них.

— Какая девчонка? — удивился Гурьян.

— А вон эта… Ведь она дочка Глазкова.

Старик рассмеялся и закашлялся.

— Чудеса твои, господи! Иван! Ха-ха-ха! Вот до чего я дошел.

Василий смотрел на старика, как на помешанного. За годы таежных скитаний он привык ко всяческим приключениям. В прошлом году заблудился его однодеревенец Иван Далматов. Его нашли на десятый день свихнувшимся, и Сабаев равнодушно пристрелил несчастного в присутствии всей банды. Кушненке стало страшно.

Но Гурьян бросил собакам остатки еды и, подсев к гостю, стал толково расспрашивать и рассказывать ему о жизни в деревнях. Они проговорили до рассвета. Над ними медленно гасли звезды. В низине около протоки начали однообразную песню коростели. Ложась спать, дед наставительно заканчивал:

— Из пакости ничего хорошего не бывает. А за чистосердечное признание суд легче. Так было позавсегда. Нечего вам путаться с этим князьком. Власть у нас забирает силенку по-настоящему. На добрый конец Алжибай пропутается здесь до весны.

Но старик не уснул. Утром, когда солнце осветило вершины леса, он наложил в сумку сухарей, зарядил ружье и взял на поводок красного кобеля.

Пришельцы провожали Гурьяна до протоки. Вера помогла отвязать ему салик и втащила на него собаку.

— Иван! — усмехнулся дед в копченую бороду. — Эх и народ! Вот-то слепоглазый я дурак.

Василий Кушненко чесал в бороде, волнуясь, наказывал:

— Так и скажи… Дескать, каемся… Да ежели им надо, то этого Алжибая и всю шайку накрыть дважды-два. Ей-богу я ни одной души не загубил. По дурости мы с девкой страдаем.

— Ну, ну… Не учи. Там с понятием, поди, люди.

Салик медленно отплыл от берега и, покачиваясь с носа на корму, поплыл вниз.

Пастиков наскоро закончил письмо, и обоз в двадцать подвод ходко двинулся через поле. Отдохнувшие на вольных травах лошади колхозов бойко напирали на воза, отмахивая головами оводов и слепней.

В Рыбинское, кроме Анны, уезжал Семен Петрович, которого Пастиков отсылал за ненужностью.

Отъезжающих провожали Севрунов, Стефания и Пастиков.

— Обязательно сходи к Федотову, — наказывает Пастиков, — так, мол, и так. Дело здесь большое… Пусть шлет милицию и штат служащих… А главное, чтобы стукнул в край о постройке консервной фабрики… Все равно, скажи, мы будем здесь готовиться.

Анна шевелила бровями и чуть заметно улыбалась. На ее розовом лице полное умиротворение и гордость.

— Белье-то, Петя, там в корзине, — шелестно звучал ее голос. — Хотела отгладить, да утюга нет… Ты сегодня же искупайся и перемени.

— Белье — ерунда!.. Ты не забудь там чего… На станцию машины из Москвы могут прийти, — справься обязательно… И о деньгах справься.

— Съезжу, чего там.

Пастиков впервые при людях порывисто и неловко обнял жену и, будто стыдясь этого, оглянулся на Стефанию и Севрунова. Анна пылала. Ее темные глаза говорили: «Вижу, что от меня нелегко отделаться, да и чем я тебе не пара?». Пастиков понял это. Не взглянув на жену, он соскочил с телеги и рассек рукой воздух.

— С товарами гони в первую очередь! — крикнул он.

Около задней подводы, немного приотстав, шагали Севрунов и Стефания. Они отправляли больного Джебалдока.

— Сначала подлечись, а тогда увидим, что делать, — говорила камасинцу Стефания.

— Но я не болею. Это так… маленько.

— Все равно отдохни… Тебе нужно присмотреться, а затем приниматься за работу… Вот записка в ячейку… Там ребята хорошие и с удовольствием помогут.

— А меня не оставят? — глаза парня смотрели доверчиво, но печально.