Петр Петров - Крутые перевалы

— Александр Андреевич!

Зверовод поднял голову и от неожиданности шагнул назад. Сбоку тропинки, на свежеосоченном бревне сидела Стефания. В ее небрежно рассыпавшихся волосах скользили лунные лучи.

— Вы почему здесь?

— Так… Расстроилась и не могу уснуть.

— Ну, пустяки!.. Можно еще повторить прогулку.

— Нет, поздно… Садитесь лучше. — Стефания дрожала. — Паршивые нервы.

Севрунов снял куртку и накинул ей на плечи.

— Успокойтесь… Ничего страшного еще не случилось.

Она подвинулась ближе и, стуча зубами, продолжала:

— Гадкое состояние… И вообще, как-то глупо получается… Пастиков тоже мечется… А мне так хотелось сегодня побывать в городе.

Зверовод закурил трубку и начал рассказывать о своих наблюдениях за маралами. Звери, по его мнению, осваивались плохо и потеряли панты.

Стефания слушала рассеянно. Мысли ее были заняты бо́льшим. Она старалась постигнуть и эту сложную обстановку и людей, а главное — причины приостановки работ на Шайтан-доле.

Стефания подняла голову, когда Севрунов зашумел в траве прутом.

— Не надо! — она сделала жест, хотела встать, но осталась на месте.

— Александр Андреевич. Неужели нам придется уезжать отсюда? Вы человек опытный, что по-вашему случилось там?

— Ничего особенного. Нужно доказать, и все обойдется благополучно. Просто недоразумение.

Над вершинами тополей пронесся косяк уток. Встревоженная полетом птиц листва шелестно затрепетала. От стана послышался знакомый кашель Самохи.

— Светает, — сказал зверовод.

— Да… Надо уснуть, — спокойнее ответила Стефания.

Утки очертили круг над озером, свистом крыл будоража предутреннюю тишину. Около берега косяк скучился и черным комом стремительно упал на всплеснувшуюся волну.

Стефания пошла по тропе к палаткам.

Разноцветный бисер росы густо лежал на шелковых травах. С поля неслись перезвоны колокольцев с боталами. Непомрачимо чистое небо обещало ясный день. Коростели умолкали.

Самоха развешивал упавшую с рогулин сеть. Увидев зверовода и Стефанию, он заулыбался, сморщил безбородую физиономию, но, присмотревшись, сразу посерьезнел.

— Чего это сна на всех нет? — недовольным тоном сказал он. Залаяли собаки и понеслись к берегу реки, из палатки вышел заспанный, с помятым лицом Пастиков. Самоха поднял над глазами ладонь.

— Кто-то на салике к берегу причаливает? — крикнул Самоха.

Взяв ружье, он не торопясь пошел по следам собак. На берег поднимался перемокший и озябший Гурьян. Поздоровавшись с разведчиками, старик сам подживил костер и начал сушить одежду. Городьба маральника не осталась незамеченной стариком. Прихлебывая чай, он спросил:

— Сколько поймали зверей?

— Пока только пять, — улыбнулся Севрунов.

— Маловато… зверя в здешних местах много… Плохо работаете.

— Да ведь на зиму рассчитываем, отец.

— Зимой сподручнее, — согласился Гурьян. — Преж мы на лыжах догоняли их. Надо только в лог с глубоким снегом сбивать их. — Старик вспотел и, оглянув сонными глазами разведчиков, остановился на Пастикове.

— Ты, Петруха, из Рыбной-то?

— Я.

— То-то, по обличью вижу. Мать-то твою знаю с измальства. Из нашей Лопатиной она. Надо слово тебе сказать. — Старик долго разминал ноги, шел в палатку, припадая и охая.

— Дело вы тут полезное затеяли, — начал он, усаживаясь. — Сорок лет по этим местам я хаживал и все думал переселиться со старухой, а она взяла и умерла.

Старик не скоро приступил к тому, зачем плыл с опасностями и тревогами. Сначала он расспросил о настроении разведчиков к камасинцам и очень оживился, когда Пастиков сказал:

— Ваську Кушненку я знаю давно. Парень он не вредный, но дурной. Затянули его… не обдумал, балбесина.

Гурьян хитро улыбался и это навело Пастикова на догадки.

— Не у тебя ли он?

— А чего бы ты с ним сделал?

— Работать заставил бы…

Старик повернулся и размял в руке пыльную порховку. Глаза у него слезились, копченая борода висела клочьями. Взяв Пастикова за руку, он тихо сказал:

— Надо пожалеть людей… Это ты душевно судишь… Девчонка тоже не виновата… Васька поможет тебе управиться с князьком и с русскими забулдыгами.

Гурьян ушел на следующий день. Путь его лежал через десятки горных хребтов и речушек.

Наливая тяжелым гулом тайгу, трактор нырнул в зеленые разливы долины. Ему дребезжаще и хлопотливо, как сорока, отзывалась прицепленная сенокосилка, позади которой ложился толстый ряд тяжелой солончаковой травы.

Приведшие марала камасинцы остановились от изумления, а затем скопом хлынули вслед удаляющейся машине. Перепуганные маралы отбежали к противоположному краю поскотины и там стояли, вытянув красивые головы. Звери ловили слухом и рокот машины-победительницы, и глухой стон тайги, почувствовавшей над собой власть железа.

Пастикова мучила лихорадка. Весь взмокший после приступа, он вышел провожать Стефанию.

— Вот тебе чек и письмо, — торопливо наказывал он. — Да смотри, если там сорвется, закатывай в Москву прямо. Наши планы тебе известны… К осени будут маралы и лисицы… Но главное — поговори о консервной фабрике.

Стефания заботливо упаковывала дорожную сумку и с высоты автобусной площадки взглядывала на Анну, покачивающуюся на беседке сенокосилки. Красный платок ее вспыхивал и, казалось, рассыпал по полю солнечные брызги.

— Ну и молодец твоя жена! — сказала она, когда Анна подняла рычагом полотно сенокосилки. — Ну, поправляйся, Петро!

Пастиков сделал усилие улыбнуться. Машина тронулась, зыбая площадкой, нагруженной бочонками рыбы.

Стефания выпрямилась и махнула рукой оживающему новизной лугу, маралам все еще боязливо озирающимся на людей.

Грузовик еще не пересек поле, как к палатке Пастикова потянулись камасинцы. Упревшие под кожанами, они садились в тень тополей и закуривали.

— Скажи, труг, как будем делить добычу и деньги? — спросил старик с белыми волосами.

— Думал-думал наша, а ума не хватает, — добавил Парабилка.

— Делить надо по рабочим дням, — объяснил Пастиков, пересиливая дрожь.

— Наша по дням не выходит, — сразу зашумели улусные.

Тогда выступил бойкий Чекулак. Он сказал, тыча пальцем в старика:

— Сартыган ходил тайга три дня — поймал марала, Чекулак ходил шесть дней — поймал один зверь, а Балбак ходил месяц — ничего не поймал. Другие будут ходить год — зверя глаза не увидят.

Пастиков растерялся и не знал, что ответить. Голова его болела, как начиненная острыми гвоздями. Но его выручил Севрунов. Зверовод зашел в круг и многозначительно взглянул на директора.

— Ты бы лег, Петр Афанасьевич, — сказал он. — Я думал над этим и, мне кажется, нужно на этот раз уплатить тем, кто ничего не добыл, а дальше нужно разъяснить им принципы артельного распределения. И вообще этот вопрос требует особой проработки.