Петр Петров - Крутые перевалы

— Да, верно, Александр Андреевич, — согласился Пастиков.

Камасинцы долго думали над словами зверовода, а затем беловолосый Сартыган подвинулся ближе к Пастикову и монотонно заговорил:

— Мы пришли, старики и молодые. Мы надумали работать у вас, но боимся; часть наших, у которых есть коровы, лошади и юрты, не хотят с нами. Старшина боятся. Дай помощи — будем возить лес, ловить зверя.

Директор схватил старика за костлявую руку.

— Эх ты, брат ты мой! Да мы не только коней, мы лесу вам навозим. Начинайте только.

Глядя на него, блестели глаза камасинцев.

Обильные росы и дожди в конце июля мешали просушиваться сену. Но вокруг маральника с каждым днем густо вырастали новые стога, остроспинные, как большие рыбы. По расчетам, небольшая выкошенная площадь давала кормов до свежей зелени. И Пастиков бегал по полю с победоносным видом. Теперь он не успевал всего доглядеть и разделял работу с Самохой, Севруновым и молодыми камасинцами. А доглядывать уже было чего.

В двух километрах от усадьбы совхоза рабочие под управлением Севрунова заканчивали постройку летнего маральника и одновременно закладывали прочное зимнее стойло.

Часто протирая очки, Севрунов поспевал везде, где ложили каждое новое бревно, и тыкал пальцем в пазы, зеленеющие пушистым таежным мхом.

— Плотнее, плотнее, ребятушки! Вот здесь будет щель, — мягко, но настойчиво говорил он.

— Да ничего, Александр Андреевич, зверь-то и под небесной крышей живал, — посмеивались плотники.

— Живал-то живал, да сколько пользы давал…

— А ить и взаправду, мужики, — заражался разговором Самоха. — Поприпомните, сколько зверья погибло по насту… Я однова наткнулся в вершине Черной пади на табунок голов в двадцать и все увязли в снегу… Маралухи это, братец ты мой, повыкидывали теляточек таких желтеньких, как цыплятки.

— Ханули? — спросил горбатый старик.

— И-и-и!.. Спеклись, как брюква.

— А рази, ребята, это в одном месте бывало, — вступил в разговор долговязый рыжий бородач. — Вы поглядите, што деется по всей тайге, когда гон на них бывает или пожар… Эти проклятые быки прямо насмерть хлещутся из-за коров и валятся сотнями.

— Эх, а все темень наша. Можно сказать, доброва под носом не замечали.

С другого конца сруба появился Пастиков. Заскочив на верхнее бревно, он прицелился глазом вдоль длинной стены.

— Середина выпирает, — сказал он, планируя руками, чтобы удержать равновесие.

Плотник Никулин, старик с широкой русой бородой, сейчас же оседлал угол и глянул навстречу директору.

— Это плевое дело, — ответил он, давя на щеке слепня.

— Почему плевое? — вмешался Севрунов.

— Потому, что внизу заложен камень, и мы нарочно мастерили углы с закруглениями… Это значит, углов будет меньше, и они не пойдут в сторону.

— Не поймешь, на каком языке ты и говоришь, — рассмеялся Пастиков.

— На таком же, как и ты, Петро Афанасьевич, — нахмурился плотник. — Ты сообрази, ежели будет выпирать угол, то он может потащить набок всю постройку, а так-то она его тянет к центру и не дает разгуливаться.

— Ну-ну… Это вот по-нашенски, по-чалдонски, — шутил директор.

Он прошел по верхнему звену и, спрыгнув на затрещавшую щепу, шаловливо надвинул Самохе на глаза неизменную ушанку. Подзадоренный настроением директора, Кутенин плюнул в ладони и сжал его в охапку.

— А ну-ко, кто кого?

Самоха уперся ногами и, приподняв Пастикова на грудь, легко опустил на землю.

Кругом рванулся смех. Директор ухватил Кутенина за шею, но Самоха сбросил руку и вызывающе выпрямился. На его безбородом лице кривилась хвастливая улыбка.

— Нет, ты давай по-настоящему… за опояски, — разгорячился Пастиков.

Но Самоха победоносно глянул на него сверху и загородился руками.

— Не лезь! — грозно сказал он. — Жалеючи тебя, не хочу душу губить. Я, брат, ежели хлестану через правое бедро, то и печенки отстукаю. Ране не таких молодцов и то валил, дай бог умному.

— Орел, орел, — подзадоривали в толпе.

— Только, вишь, образом подкачал… На старуху шибко смахиваешь.

— А веть и лучше, — потешались другие. — С хари воду не пить, а так и грязи меньше держится, и муха в волосе не завязнет.

Самоха озорно подмигнул и выколотил о колено трубку.

— Вы вот оскалились, а я историю одну рассказать могу.

— Ну-ну, подзалей для пакости! — ухватилась молодежь.

— И заливать нечего… Помните, как перед германской войной я схватился с медведем.

Самоха обвел присутствующих лукавым взглядом.

— Как же, в газетках про тебя писали, — подмигнул Пастиков.

— То-то в газетках… А штука была куды с добром, — продолжал рассказчик. — Подошли это мы с Шарыпкой-татарином к берлоге и налаживаемся мастерить затыч. А зверюга, клин ему в глотку, караулил таких дураков. Пока мы путались с топорами, он и вылети оттуда, как снаряд! Шарыпко хитрый был и сразу за кедр, а он меня за ребро. Я кэ-эк подловчился и чмяк его через колено. А тут собаки подоспели.

— Ты хоть врал бы, да плевал, — усмехнулся степенный Никулин.

— Не веришь? Ну, посмотри, как он мне два ребра выворотил… Шарыпку можешь спросить.

— Да ведь Шарыпко-то упокоился, — вставил горбатый старик. — Ишь тоже нашел посылать к усопшему.

— Или было тоже так, — разошелся Самоха. — Одинова мы с Гамиром-молдаванином сблудили и к греху спички подмочили… А тут поднимись слякоть, стужа, хоть ложись и умирай. Ну, и наткнись мы на берлогу. Гамир и говорит: «Медведя, говорит, ушла, бросила эту берлогу. Давай, говорит, Самоха, попеременно караулить, час ты, час я — так и переночуем». Я и согласись. Заперлись мы в мишкину хату. Я заснул и он не выдюжил, клин ему в горло. А проснулись, братцы мои, мы с ним ровно через месяц, когда уже зашумела по лесам весенняя вода.

— Здорово! — улыбнулся Севрунов. — Это как случилось?

— Корень сонный он заносит в берлогу, оттого и дрыхнет всю зиму, — таинственно пояснил рассказчик.

— Полезный, значит, корень-то? — спросил горбатый.

— Конешно… Его нюхни — и спокойной ночи.

Самоха хитро скорчил физиономию и, взмахнув топор на плечо, пошел к стану.

— Ой, заливало! — смеялся парень с черным чубом.

После обеда Севрунов вызвал Пастикова на курган, откуда велось наблюдение за зверями. Новые строения совхоза на фоне огромного поля и озера казались беспорядочным свалом леса. Вдыхая запах смолы и рыбьего жира, они долго рассматривали спокойно пасущихся маралов и трех лисиц. Зверьки, ворча и озираясь, спрятались в вольерах и косились на людей. Запоздавшие с линькой маралы очесывали об изгородь зимнюю шерсть и как бы для острастки поматывали на вышку головами.

— Все разбросано, — сказал Пастиков, рассматривая новое хозяйство… Мало сделали.