Петр Петров - Крутые перевалы

«А если они убежали туда?» — думал Тимолай, сжимая ногами бока лошади.

Отряд подошел к устью Гурьяновой протоки перед заходом солнца. Тимолай расседлал коня и привязал его на выстойку. Костра не разжигали. Молча жевали вяленую сохатину, угрюмо молчали. В протоке пищали молодые утята, стонуще, с надрывом крякали хлопотливые утки.

Вперед всех захрапел невзрачный рыжий мужик с рассечиной на лбу, за ним прилег на седло головой Тимолай. Но, сидя в сторонке под кедром, не спали до рассвета двое. Один из них, вздыхая, говорил:

— Ну, передние колеса туда-сюда, а зачем катятся задние? Этому толсторожему нужна ладная баба, и ехал бы добывать ее сам.

— Тут не привязанный — визжишь. Кабы у нас были припасы — плюнули бы в косые глаза и ушли на Осиновую падь.

Первый голос зашептал:

— Стукнуть этого и дело с концом.

— А чем тут поживишься, — возразил другой. — Одно ружьишько да седло. Нет, надо выждать и ухватить как следует. Жрать маленького карася — брюхо дразнить.

Тимолай поднял голову. Голоса смолкли. Над становищем пролетела какая-то беспокойная птица.

Тимолай спустил к корму коня. От становища Гурьяна глухо послышался собачий лай.

«Верст пять», — подумал Тимолай и, осмотрев ружье, подал знак собираться.

К стану Гурьяна подкрались на рассвете. Собаки бросились на пришельцев с оглушительным лаем. Из балагана выскочил Кушненко. Поняв все, он с непокрытой головой побежал к скалистому спуску, к протоке. Пуля Тимолая по-змеиному свистнула над головой Василия. Один из бандитов рубанул топором собаку. Взвизгнув, она укатилась в ямурину.

В дверях Показались с ружьями Гурьян и Вера. Но их схватили выскочившие из-за деревьев оборванцы. Старика и девицу связали и бросили на землю. Вера беззвучно плакала, скрипела зубами.

К обеду банда покинула разгромленный стан чуть не умершего от потрясения Гурьяна.

Артели колхозных отходчиков двинулись в тайгу на сбор кедрового ореха. По сопкам, темной цепью окружившим Шайтан-поле, застучали тяжелые колоты, зазвенели человеческие голоса и веселый лай дорвавшихся до леса собак.

Взбираясь на кедрач к венцам вершин за упорной шишкой, таежники подолгу смотрели на людей, копающихся около озера, на растущий таежный городок.

А городок рос медленно. Пастиков каждый день нанимал направляемых сюда Федотовым рабочих и прикупал у камасинцев свободных лошадей. И без писаных договоров соревновались лесорубы с лесоправами, плотники со столярами, и впереди шла по-прежнему самохина рыболовная бригада. Помимо ухода за питомниками, Севрунов разрабатывал нормы сдельщины и производственные планы. На полях главной помощницей Пастикова была Анна. Знающая хорошо работу, она поспевала к сенометчикам и руководила тракторной запашкой. И недаром, восхищаясь ею, Самоха подмигивал Пастикову.

— Не баба, а хлеб, брат ты мой… Такую во всем свете не откопаешь… Вот что значит приласкать человека.

— А тебе завидно?

— Да есть отчасти… И карточкой, и статью не подкачает.

— Грамотешка у ней таежная и уклончики были, — притворно хмурился Пастиков.

— Были, да сплыли… На себя-то оглянись.

Плотники клали треугольники стропил, которые, казалось, оседлали длинные срубы зимников, а в полукилометре от маральников и вольер поднимался сруб первого дома. Это теперь составляло главное, что могло обеспечить постройку консервной фабрики и расширение питомников. Люди и лошади отдыхали только ночами, но холодные утренники не давали залеживаться дольше пяти-шести часов. Не уступая в трудовом напоре пришельцам, камасинская артель прибывала численно.

Стефания приехала с двумя рыбоведами и инженером-строителем. Обследовав рыболовные водоемы, комиссия пришла к заключению, благоприятному для нового совхоза. В край была отправлена срочная телеграмма. И с этого же дня все убедились, что отсутствие рабочих рук и материалов не позволяют развернуть дело так, как предполагали руководители совхоза. Пастиков волновался, тревожно соскакивал по ночам, будил Стефанию, Севрунова и Самоху. В его распоряжениях строители начали замечать непоследовательность. Он то наряжал людей на рыбалку, то перегонял на постройку.

В начале сентября, когда от продолжительного ненастья и первых инеев на травы и зеленую гриву тайги налетела золотистая ржавчина, в питомнике внезапно заболели маралы. Отгулявшиеся за лето на вольных кормах, очистившиеся от зимней шерсти, звери начали гонку, но болезнь помешала. Боясь, что время для спаривания будет упущено, Севрунов настоял, чтобы для ухода за двумя десятками зверей снять необходимую часть рабочих. Пастиков, потрясенный этим неожиданным бедствием, вынужден был выехать в район для подыскания ветеринаров. Маралы увядали вместе с летней природой. Звери настолько были угнетены, что даже не реагировали на приближение человека. Вчера еще гордые и резвые, самцы стояли, опустив головы, с полузакрытыми слезящимися глазами, часто впадали в состояние дремоты и оставались почти без дыхания, испуская с отвисшего языка и нижней губы зеленоватую жидкость. Другие хромали от отека копыт и не поспевали на пастбищах за здоровым стадом.

Зверовод не терялся. Больные звери были в два дня изолированы в зимник, но от страшного пастереллеза пала треть стада. Целый месяц, вплоть до первых заморозков, питомник дезинфицировали известью и сам Севрунов при помощи Стефании и Анны прививал маралам бивалентную сыворотку. Стадо начало поправляться, звери стали на зимний корм раньше на два месяца, чем предполагалось. Все это значительно приостановило основные работы. Районные и краевые газеты впервые начали упоминать о строительстве. На Шайтан-поле появились представители охоттреста, рыбтреста, кооперации с предложением заключить договора на поставку разной продукции.

Пастиков томился переговорами. Ему, боевику строительства, не хватало как раз этого кабинетного опыта, не хватало грамоты для преодоления мудреной сути цифр, планирования и оформления заковыристых пунктов сделок.

…В новых бескрышных домах гасили огни, когда к нему вошли возвратившиеся из улуса Севрунов и Стефания: они отправляли первую артель камасинцев на осенний промысел. Отмывшееся от загара лицо Стефании розовело здоровым румянцем. Она прихлопнула руками бумаги, над которыми корпел Пастиков, и порывисто заговорила:

— Брось, Петро, сегодня мы отдыхаем!

— А ты чего так размалинилась?

Пастиков попробовал сдвинуть брови, но физиономии пришедших разоружили его.

— Я тоже говорю, — поддержала Анна. — Свалится, так и не то упустит.

— Правильно, Анна Ивановна!

И директор уступил. Откинувшись к стене головой, он сквозь улыбку что-то соображал.