Петр Петров - Крутые перевалы

— Ну и что же? — обеспокоился инженер.

— Отлежались малость, а теперь на поделку рам поставил их… По столярной маракуют ребята.

В помещении снег кружился, как пена в закипающем котле, и мешал рассматривать планировку здания. Горлинский пригласил спутников взмахом руки и пошел вперед. Он остановился около выходной двери, похожей скорее на огромные ворота, и принял позу лектора.

— Вот видите, — указал он на застывшее озеро. — Все сырье будет поступать на этот откосик… Товарищ Кутенин находит, что здесь самые удобные пески… Ну-с, а отсюда очень легко подавать материалы на машинах или даже вручную. Можно и подъемный блок установить, — все это пустяки… А дальше идет сортировочное отделение, очистки и мытья, за ними машинное, стерильное и консервно-закупорочное. И уже готовые фабрикаты поступают прямо на грузовики или в хранилище. Таким образом получается конвейер.

— Летом будем чистить прямо на берегу, — будто про себя заметил Пастиков.

Это озадачило инженера. Он протер платком глаза и посмотрел на помутневшее небо.

— А если ненастье или холодная погода? Нет, знаете, Петр Афанасьевич, гораздо рациональнее иметь все в одном месте. В противном случае будет нарушен общий комплекс.

Ничего не ответив инженеру, Пастиков направился к зимнему маральнику. Сегодня он недоволен был собой и строительством. Все оно было похоже на свалку разных материалов, на хаотическое скопище людей и вещей.

— Ты совсем не жалеешь ни себя, ни нас, — были первые слова Анны.

Пастиков сбросил взмокший полушубок и внимательно посмотрел на пополневшую жену. Он заметил под глазами у нее синеватые скобки. Анна расчесывала тяжелые волосы, и он не впервые пришел к заключению, что кто-то из ее предков принадлежал к монгольской расе.

— Кого это вас? — дрогнувшим голосом спросил он.

Анна опустила глаза и, затягивая сзади тугой черный узел, глухо уронила:

— Может, с сыном, может, с дочерью.

— Так ты разве?..

— Третий месяц, — еще тише ответила она.

Минуту он смотрел на женщину, все время чем-нибудь неожиданным вторгающуюся в его жизнь. И неизбежно, хотел ли он протестовать, кричать, отвратить это новое, ненужное в эти страдные дни. Но мягкий взгляд покорял. Анна положила ему на плечи сильные руки и улыбнулась яркими губами.

— Струсил, что ли, Петя? Ну, не печалься… Если тебе в тяготу, то и одна подниму. Работу я найду, а работать не привыкать.

И вдруг стыд и досада на себя залили румянцем круглое нестареющее лицо Пастикова. Он поднял на жену виноватые глаза, хотел присесть на стул, но Анна притянула его на свою грудь.

— Знаю, что не пара тебе, отстала… Ведь известно, где жила и воспитывалась… А только я и в учении пойду не хуже других… И почему ты всегда принародно чуждаешься меня?

Эти шелестные слова матери и женщины обезоруживали. И опять мысли обоих на мгновение улетели к прошлому, но Пастиков прогнал их, будто затоптал каблуком внезапно вспыхнувший мусор.

— Ну, будет, — заторопился он. — Я ведь рад… Ты давай, попой чаем. Ну, не сердись!.. Запарился в работе.

А вечером, обхватив его упругую шею, Анна умиротворенно и воркующе шептала, опасаясь, чтобы не услышали через перегородку.

— А знаешь, у нас будет хороший сын.

— Да ну? Почему ты узнала?

— Так, чую… В левом боку помещается.

— Это бабкины сказки.

…Горлинский холил расческой желтый жидкий ершик волос и прислушивался к звонкому голосу Стефании, доносившемуся из комнаты заседаний. Этот голос, немного скрипевший спросонья, волнующе действовал на инженера. И в этом была одному ему понятная тайна.

Давно, еще перед октябрьским переворотом, женившись на дочери генерала, Горлинский был предубежден против женщин-общественниц. Он считал их пустоцветом, не могущим принести должного плода ни в семейной, ни в государственной жизни. Больше того, ему казалось, что в революцию по преимуществу пошли женщины, обиженные в личной жизни, не смогшие создать семейного благополучия.

Но гражданская война и особенно побег жены с чешским офицером заставили инженера пересмотреть многое из того, что он считал незыблемым, установившимся с нетеперешних времен.

Это было в железнодорожных мастерских. Контрразведчики избивали двух схваченных с листовками женщин. Картина эта тронула молодого инженера. Он запротестовал и был увезен в тюрьму вместе с избитыми. В смешанной камере политических и уголовных заключенных Горлинскому пришлось сидеть недолго, но и до сих пор он сохранил в памяти одну из сцен, связанную с протестом большевиков против грубости и насилия чешского и русских комендантов. И зачинщицей этого была стройная кудрявая девушка с большими серыми глазами. Тогда ее связали и избитую заперли в темную одиночку. Но Горлинский много лет спустя помнил эту девушку, пробудившую в нем уважение не только к женщинам большевичкам, но и к делу, ради которого они приносили бесценные жертвы.

Стефания чем-то напоминала инженеру знакомку по тюрьме, заставляла искать сближения с нею. Инженер старался отделаться от навязчивых мыслей и не мог. Он не выносил одиночества.

В зеленом городке, теперь атакуемом ежедневными метелями, был первый день отдыха. Может быть, поэтому Стефании удалось созвать полностью партийный и профессиональный актив. Там, за стеной, обсуждались обычные вопросы о соцсоревновании, ударных бригадах, но для Горлинского теперь они приобретали обостренный смысл и именно потому, что в постановке их принимала участие женщина, двойник той героической девушки, образ которой остался незабываемым.

Вот и сейчас, спланировав окончательно расстановку сил на строящейся фабрике, он намеревался поговорить со Стефанией до беседы с директором.

Но инженера до самого обеда задержал пришедший Пастиков.

— По-орядочная цифра, — тянул Горлинский, подчеркивая последние итоги.

— Большая? — Пастиков щурил глазом в угол, где просвечивала щель. — А конную тягу считал?

— Как будто все учел… Вот стоимость материалов может измениться, — это верно.

Инженер изучал смуглое лицо главы строительства, ожидая увидеть в нем разочарование.

Но Пастиков только посвистал сквозь зубы и беспечно выпалил:

— Деньги — хлам! Если нам дадут кредит на четыре года, то весной мы будем делать дорогу… Давайте, отделывайте проект и двинем в край.

Горлинский откинулся и остался сидеть с широко открытыми глазами. Эта смелость была несвойственна ему. Но дерзостный порыв Пастикова сразу приподнимал жизнедеятельность и заражал. Он весело захлопнул коричневый портфель, собираясь последовать за директором, — Пастиков уже бежал к Севрунову.

Разметая дорожки около вольер, зверовод предупредил его торжественным шепотом: