Петр Петров - Крутые перевалы

Самоха шел легче Кушненки. Обтянутые камусом лыжи не сдавали обратно на взгорках и снежных надувах.

— Так говоришь, баба-то замуж вышла, — допытывался Самоха.

— А то ждать будет… нынешние жены известно какие. Да и наголодалась, по правде сказать.

— Вот и завоюй себе дочку Глазкова… Мужик ты еще в соках.

— Да не остарок будто бы.

На второй день часть звероловов едва добралась до забитой снегом гурьяновской избушки. Кроме птичьих и звериных следов здесь не было никаких троп. Признаков существования человека и подавно. Самоха с Василием покурили, сидя на пустых нарах и, найдя лопаты, начали расчищать вокруг стана снег.

— Запасайте дров… да не шумите, — отдавал Самоха распоряжения подходящим звероловам.

Василий очистил от снега драньевую крышу и снял с вышки железную печку и трубы.

— Вот человек-то был, — обрадовался он. — Теперь мы обогреемся живой рукой. — Ай да дед, спасибо ему на долгие века. На путь он меня наставил.

— Старик безусловный был, — вторил Самоха, далеко отбрасывая снег. — Давайте, ребятушки, проворнее, а то застынете.

Чекулак принес на плече сухостоину и, сбросив ее, остановился, щупая палкой под ногами. Под ним лежал бугорок из затвердевшего снега.

— Тута дрова есть, надо копать, — указал он.

Василий откидал лопатой снег и побледнел. Его темные глаза боязно остановились на Самохе.

— Ох, язви-те! — выдохнул Кушненко. — Неужели они его ухлопали…

— Не болтай! — голос Самохи прозвучал замирающе.

Лопаты быстро и грузно вонзались в снег. У Василия дрожали колени, на смуглом лице усиливался испуг. Самоха дорылся до рваного тряпья и остановился; он задохнулся и отдал лопату Джебалдоку.

— Откидывай… Ах, сукины сыны… Неужто они такого человека… я знал его еще по малолетству.

Джебалдок увидел веревку и потянул. Ему помогли артельщики. И труп Гурьяна, наполовину съеденный не то зверями, не то собаками, вытащили на расчищенное место. Веревкой были связаны окоченевшие руки старика.

— Царство небесное! — сказал Василий.

— Таких царствов нынче нет! — глухо отозвался Самоха. Кушненко не понял этих слов. Он лег на нары вниз лицом и долго вздрагивал, плача. Василий считал себя виноватым перед покойником, виноватым потому, что не вернулся к нему после нападения банды. Впрочем, он не мог подумать, что его бывшие товарищи посмеют обидеть старика Гурьяна, всем известного таежного хлебосола.

Василий поднялся, когда охотники, похоронив покойника в сугробах (землю долбить было нечем), устроили шалаш из мелкого осинника, накрыв его брезентом. Кушненко с жадностью набросился на еду. В глазах у него все заметили непреклонную решимость. Он молча лег около огня, но вскоре нашел среди спящих Кутенина и, растолкав его, сказал:

— Самойло, я пойду.

— Чего ты в такую непроглядь, — удивился тот.

— Найду по памяти. Вон какие звезды… Тут напрямик день ходьбы.

— Ты харчишек и собаку, Василий, возьми…

— Не надобно мне… Если вздумаешь погонять зверишек, веди народ вверх по курье… Верст пять от этого мета есть славнецкие елани. Зверишка водится там повсегодно.

Самоха без шапки вышел проводить помощника. Охотники поднимали головы и подкрючивали ноги. Стужа не давала им покойно спать. Самоха, блестя лысиной, смотрел на прояснившееся небо, на крепкого Василия, прилаживающего к опояске патронташ. У мужика ловко работали руки и зубы.

«Стоющий парень», — думал Кутенин.

— Возьми мои лыжи, они ходче пойдут.

— Вот спасибо-то тебе, — обрадовался Кушненко. — А я хотел попросить и не насмелился.

— Бери… да посматривай в оба… Они, черти, тоже не топором срублены…

— Ну, это погодишь… Знаем их вдоль и поперек… Бывай здоров, Самойло.

— Путем дорогой.

Самоха поцарапал плешину и широко зевнул. Василий, раскачиваясь, двинул лыжи.

На рассвете, по лыжному следу артельщиков, к гурьяновой избушке подошли санные подводы, направленные Пастиковым для вывозки добычи. Ямщики поморозили носы, лошади хромали. Дорога измучила тех и других.

Самоха осмотрел поковерканную сбрую и велел прибрать в одну кучу привезенное сено.

— А где карий? — спросил он, пересчитав лошадей.

— Брюшину распорол. Бросили в первом логу, — объяснил один из подводчиков. — Не дорога, а погибель, Самойло. Теперь не знай, как и расплачиваться будем.

— Эх, филины! Такую животину зарезали.

Самоха подосадовал, что отдал Кушненке лыжи и, одевая голицы, сказал:

— Спите аккуратней, а то живьем попадете в капкан.

Он пошел по проторенным лыжням догонять артель звероловов. Охотники пробирались косогором по виляющей в распадинах протоке. Самоха поравнялся с товарищами и принял предводительство. Идя передом, он скоро напал на пробуравленный снег. След шел к протоке по крутому склону, но нельзя было понять чей он.

Кутенин, остановив охотников, послал одного из них к протоке. Белобровый парень ловко скатился вниз и оттуда крикнул:

— Марал, Самойло Агафонович. Вот тут и опростался.

— Чего ты орешь! — погрозил Кутенин.

Утренник был холодный. Низовой ветер сметал с деревьев снег. Перед охотниками открывалась котловистая долина, замкнутая со всех сторон хребтами, порезанными ущельями.

Самоху окликнул белобровый парень:

— Дядя Кутенин, смотри.

Охотники сбились в кучу, подняли кверху шапки. На равнине, собирая торчавшие из снега былины, паслась пара маралов. Издали звери были похожи на сероватые комья.

— В ха-арошем месте наткнулись, — шептал парень.

Самоха повернулся к товарищам, негромко сказал:

— Гаврило, бери пяток человек и лети обходом. Будем гнать вон в ту логовину… Снег там должен быть глубокий.

Парень пошел опушкой леса, стараясь не показываться зверям. За ним скользнули на лыжах четверо.

Самоха с тремя лучшими лыжниками двинулись в противоположную сторону. Это были загонщики. Оставшиеся на месте охотники мерзли после пота больше, чем обыкновенно.

— Как это ясашные дюжат такую беду, — говорил молодой мужик с жидкой рыжей бороденкой.

— Свышны они, — отвечал молодой сероглазый сосед. — У них ребятишки лучше нас переносят холод. Другой раз голые бегают в юрте, а там хоть волков морозь.

— Их-то бы и надо сюда. Какое дело нашему брату гоняться за зверем.

— Заупрямились, черти, что с ними поделаешь.

Охотники топтались на месте, превозмогая дрожь. Огня раскладывать пока не решались. Тайга издевательски молчала, закованная стужей, одетая толстым слоем мягкого снега. Каждому из мерзнущих людей вспоминались случаи гибели охотников, не соразмеривших своих сил для борьбы с дикой природой. И каким счастьем казались теплые избы с курами, телятами и тараканами.

Проходили длинные часы, терпение истощалось. Рыжебородый мужик зажег спичку. Огонь затрепыхался крылышком желтой бабочки.