Петр Петров - Крутые перевалы

Темные глаза командующего остановились на ораторе.

— Ты прав, — сказал он.

Но наборщик уже взмахнул кулаком вверх и не слышал слов начальника.

— Крутят нам шарики, товарищи крестьяне! — выкрикивал он. — Дай-ка мы напишем, так у всех лордов брюхо горой пойдет. Ты говоришь — солдаты пусть воюют, — ткнул он пальцев в грудь рыжебородому, — а зачем ты отдал им сына? Зачем даешь казакам коней? Зачем везешь в город хлеб для буржуйского пуза? Да мы и не нуждаемся в народе, дай поднимется пролетариат! А ты помоги хлебом и душой будь с нами!

Наборщик задохся и, присев на бревно, закурил носогрейку. В толпе сдержанно рассмеялись. Но ораторы уже поняли, что крестьяне на их стороне.

Ночью четвертая и пятая роты прикрывали в засаде подрывную команду. Бойцы залегли в рытвине, заросшей мелкими кустарниками. Луна сыпала на молодую зелень желтое просо лучей и светила как раз с той стороны, откуда подрагивая, пели рельсы и телефонные провода. Посредине цепи Корякин охорашивал пулемет и шепотом говорил Юзефу и Чеканову:

— Это вы дело придумали, ребятки… Чешите их покрепче. Я тоже намажу заметку, чтобы зачихали господа.

Плохо слушая его, Чеканов выводил в записной книжке каракулями:

«…И потому мы не желаем целовать в слюнявые губы буржуев и генералов».

А рядом Юзеф проворно тыкал буквами в войлочную подушку и штемпелевал слова на развернутый лист бумаги.

— Не енераль, а генерал, — поправлял его Чеканов.

— Поправим, — добродушно улыбался помощник.

И когда обращение было готово, Чеканов прищелкнул языком и погрозил кулаком облитым сиянием месяца просторам. Чуть потрескивая кустарниками, он пробрался на правый фланг и сунул лист в руку Николая.

— Вот она и газета! — хихикнул он. — Ты оцени, товарищ Потылицын, а на передышке мы можем тиснуть таких экземплярчиков целую сотню.

Николай всмотрелся и заулыбался. Перед его глазами четко потекли слова:

«…Господа буржуи, ежели вы стаскались с золотопогонной сволотой, то и курвись вы до конца, а мы не желаем целовать в слюнявые губы генераль… Думаете наша армия и всамдель бандицкая? На-ка вот выкуси и кашляй! Наша армия, надо сказать, наипервеющая в мире, потому как она — Красная. А вы попробуйте взять нас. И идем мы не гля поживы, как пишите вы, а за всемировую совецкую и Красную власть и комуническую партию. Вот! Почешитесь! Адрес наш: город с неба, с которого мы выбросили всех буржуйских богов».

Николай свернул вдвое лист и, смеясь, передал его одному из бойцов.

— Ну как? — горячился Чеканов.

— С шрифтом хорошо, но содержание не пойдет, — ответил он. — Кто это додумался так писать?

— А што? — огорчился наборщик.

По залегшей цепи пронесся хохоток. Рассерженный Чеканов побежал к своей роте. В этот же момент от линии затрещали частые залпы, и партизанам стало видно, как подрывники, скрываясь по кустарникам, отстреливались от наступающих чехов. Бойцы еще не успели заскочить в рытвину, как перила железнодорожного моста качнулись в сторону, и вслед за этим окрестности разбудил страшный, потрясающий землю гул.

— Отводи роту, — закричал навстречу Чеканову Корякин. — Он взвалил на плечи тело пулемета и, косолапя, пустился в кустарники. А они шевелились, как камыш на воде.

Через час партизаны разместились в деревушке Барзаначке, и за чаем Корякин говорил Чеканову:

— Ляпнул ты ничего, но еще слабовато… Где ж это видано, чтобы на войне без громкого слова обошлось… Нет, командующий неправ.

Фронтовик с оторванным ухом, второй номер пулемета, поддерживал своего начальника:

— Ты говоришь на войне… Да я бревна плавил на плотах, и то без этого нельзя… Смотришь, шивера или, примерно, прибой к скале… Кэ-эк прижмешь на слово: бей роньжей вправо! Смотришь, и пронесло.

— Война войне розня, — вмешался третий. — Вот когда на «ура» берешь, тоже не божьи слова за этим повторяешь… А в нашей войне — глотка… С ней как-то надежнее… Опять же на нас лепят навоз, дармоеды, а мы за свою трудовую правду не моги слова сказать.

— Вестимо, завернуть покруче не мешает, — заключил старший пулеметной команды. — Ты давай, Аверя, побольше таких штучек, а я ночью перекину за фронт.

Генерал Репьев второй раз дочитывал приказ по внутренним войскам Сибири. Начало его гласило:

«Приказываю: всем командирам отдельных частей в борьбе с партизанщиной применять способ японцев, то есть брать заложников из мирных крестьян и наказывать таковых вплоть до расстрела. В случае сокрытия врага целыми селениями уничтожать таковые немедленно».

Командующий мелко вписал между строк:

«А также конфисковать имущество и жечь постройки укрывателей, дабы оная мера вразумила предателей родины».

Углубляясь в работу, он не заметил, как в дверях появился верткий, небольшой и смуглый лицом адъютант Скобелин. Скуластый и плотный, напоминающий калмыка, он звонко загремел шпорами и отрывисто доложил:

— Новости, вашдительство! Разрешите?

— Какие?

Адъютант крепко отшагал к столу и положил перед генералом испачканное воззвание наборщиков Чеканова и Юзефа. Генерал нацепил на нос пенсне и прибавил в лампе огня. Но его блеклым глазам все еще не верилось. Адъютант с усмешкой наблюдал за начальником, заросший подбородок которого дрожал, как от сильного озноба. Генерал перевернул текст вверх ногами, посмотрел его сбоку и, прихлопнув ладонью, долго и тупо смотрел на Скобелина.

— Откуда это? — наконец выдохнул он.

Адъютант вытянулся и, прищелкнув шпорой, отрапортовал:

— Контрразведчик Зубарев отобрал у новобранцев 31-го маршевого полка, вашдительство… Разведчик говорит, что солдаты читали его нарасхват.

— Мер-рзавцы!

Тучная фигура Репьева закачалась в полутемной комнате. Под ногами подгибались и скрипели тонкие сосновые половицы.

— Зубарев, говорит, что это попало и к чешским солдатам, — продолжал Скобелин. — А вы знаете, вашдительство, что чехи уже давно присматриваются к здешним партизанам и втихомолку подсмеиваются над тем, что наша печать призывает бороться с бандитами-большевиками, когда эти самые бандиты и есть все восставшие крестьяне и рабочие… Я боюсь, что эта безграмотная блатная мазня наделает нам неприятностей.

— Ну это вы, поручик, преувеличиваете, — нахмурился командующий. — Сибирское коренное крестьянство по преимуществу зажиточное и еще до сих пор является носителем традиций былого казачества… Это вот переселенческая рвань — да.

Поручик почтительно опустил глаза, хотя совсем не был согласен с командующим. Он понимал, что колчаковщина с каждым днем разлагается и что каждое новое достижение красных ускоряет гибель атаманщины.

— По имеющимся данным контрразведки, отряды Потылицына сформированы исключительно из среднего и малозажиточного крестьянства и обатрачившихся за войну солдат, — услужливо добавил он.