Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Жалеет о том? Нет. Хотя сейчас, когда дети пошли, трудно стало работать. Одно облегчение: на ХБК преотличный детский сад, круглосуточный. Детей отвела — и да субботы. Два выходных потом с ними — и снова туда. Благодать просто, ни клят ни мят, и дешево и сердито.

Иногда, правда, в особенности летом, Екатерина Михайловна детей переправляет в Кирпили, к деду с бабкой. Пускай и они повозятся с ними, не одной же ей гущу из миски хлебать. Ну тогда у нее праздник, тогда она свободна, что хочет, то и делает, куда хочет, туда и идет, ни указчика и ни крючка, который бы за юбку держал.

Уже лето близится, и Екатерина Михайловна предчувствует облегчение. Еще потерпит маленечко — и она на коне.

Дети спали. А Екатерина Михайловна готовилась к встрече. Совсем недавно она неожиданно познакомилась с интересным молодым человеком по имени Серж. Сержу тридцать два года, но он не женат, точнее, был женат и, как она, развелся. Серж без пяти минут артист театра, еще немного, говорил он, и его возьмут в труппу, какие-то он курсы заканчивает по актерскому мастерству. В настоящее же время Серж — машинист сцены в городском театре. Ничего мужчина, представительный, когда его первый раз увидишь, сразу бросается в глаза и сразу думаешь: точно артист!

Екатерина Михайловна накрыла стол, сняла халат и переоделась в вечернее платье.

Она сидела в мягком кресле, ждала Сержа.

Что-то он задерживается. Почему?

Екатерина Михайловна и сама не понимала отчего, но именно в этот момент ей припомнился бывший муж, Валентин. Как ему там, подумалось, тяжко, наверно? Как ни крути, как ни верти, а он, Валентин, все же отец ее двоих детей.

Нельзя сказать, что Екатерина Михайловна оставалась к нему равнодушна, все же в нем было что-то такое, от чего у женщин щемит сердце. И она бы, пожалуй, с ним не разводилась, но тогда бы у них конфисковали имущество, все, что они успели нажить совместно. А так обошлось, и кое-что все-таки у нее осталось. Однако имелась и еще одна причина, из-за которой Екатерина Михайловна была вынуждена оформить развод. Валентин вернулся из колонии и застал у нее любовника — ее непосредственного руководителя, мастера цеха автокар. Ну что поделать, коль она такая, коль ей требуется и требуется мужчина? Но Валентин тогда и слушать не стал, во-первых, он ударил ее и тем самым образовал трещину в их семейной жизни, во-вторых, обозвал последним словом, о котором и вспоминать жутко, не то чтобы его выговаривать. И Екатерина Михайловна решила: подаст на развод, такое оскорбление, какое нанес ей муж, она не вынесет. Но заявление они вскоре забрали — Валентин походил, подумал и… простил. Екатерина Михайловна простила ему тоже: ладно, с кем чего не бывает. Но примерно через полгода ей все же снова пришлось идти в загс — грозила конфискация имущества, это во-первых, во-вторых, накануне ареста она видела Валентина с какой-то женщиной…

Сержа не было, и Екатерина Михайловна начинала волноваться.

Вчера в гостях, кстати, у нее был отец.

Она его приезду обрадовалась, уже было собралась в Кирпили, а тут, пожалуйста, он собственной персоной, отец.

«Ба-а, какими судьбами?!»

«По делу в город, и решил к тебе».

«Проходи, проходи. Ну как там у вас, ничего?»

«Ничего. Мать только малость приболела».

«А я ей внуков доставлю, у нее хворь сразу пропадет», — сказала Екатерина Михайловна и повеселела.

Зато отец не слишком обрадовался.

«Ты бы, Катька, поимела совесть, мы уж давно немолодые, а ты на нас сваливаешь такую обузу», — незло выговорил он дочери.

«Это я-то? Обузу вам?»

«Ну ладно, ладно, не кипятись, — пошел на попятную отец. — Привози, куда их денешь, внуков-то, свои как-никак».

Екатерина Михайловна обмякла, более того, лисой этакой прикинулась: дескать, может, им, отцу и матери, что-то в городе необходимо достать, ну, дефицит какой-нибудь, она это враз сделает, у нее тут связи и связи, полно своих людей кругом, но тот отказался: ничего им не надо, все, мол, у них имеется, сами с усами.

«А я к вам собиралась ехать, — подступила к делу Екатерина Михайловна, — ну, а коль ты сам прикатил, чего мне в Кирпилях рисоваться».

«Что-то хотела?»

«Хочу».

«Деньги, небось, нужны?»

«Деньги».

«Деньги всем нужны», — подчеркнул отец.

«А мне особенно», — добавила Екатерина Михайловна.

«Опять на наряды?»

«Пальто замшевое попалось. Предлагают за пятьсот, а стоит семьсот, как не взять».

«Ладно, — сказал отец, — вышлю пятьсот, куда от тебя деться, опять же своя дочка».

«Ага, своя», — многозначительно поддакнула Екатерина Михайловна.

Она поднялась, лихорадочно прошлась по комнате. Неужели ее обманул Серж? Пообещал, а сам не придет, а?

Когда Екатерина Михайловна еще училась в школе, к ним приехал гость и назвался двоюродным братом жены отца. Он прикатил оттуда, откуда происходил род Прокиных и где, уже в давнее время, проживали отец с матерью. Гость пробыл два дня и два дня ходил молчком, на третий засобирался в дорогу.

«Михаил, — сказал он и протер шершавой ладонью шершавые губы, — подь сюда, разговор имеется». Немой заговорил!

Отец подошел:

«Чего надо?»

«Мне деньги требуются».

«Какие еще деньги?»

«Ну… Сам знаешь». — Двоюродный брат матери, по имени Венедикт, чего-то недоговаривал.

Отец недовольно взвизгнул и позвал того на улицу: айда, там доведут разговор до конца.

Венедикт пораздумывал, пораздумывал, но вышел.

Зашли в сарай.

Екатерина Михайловна, в то время еще Катька, как раз давала корове сено. Услышав мужские голоса, притаилась, любопытно вдруг стало, о чем это отец и гость так возбужденно спорят? Она вообще росла любопытной.

Зайдя в сарай, отец спросил Венедикта: чего ради он требует с него деньги? Тот объяснил:

«Ты меня просил молчать, что у вас дочка приемная? Просил? Чего онемел?

«Ну просил».

«Я и дальше буду молчать, коль дашь деньги».

«Деньги возьмешь с возвратом?»

«Ну нет, Михаил. У нас будет сделка: ты мне деньги, я ставлю рот на замок, вот как должен идти уговор, понял?»

Отец помолчал, похоже, решал, как ему быть: давать деньги или не давать.

«Сколько?»

«Чего — «сколько»?»

«Денег тебе давать сколько?»

«А-а, — сообразил Венедикт и оживился: — Триста».

«Триста? Много. Сто».

«Сто не пойдет. За сто мараться не буду».

«Сколько же тебе?»

«Я сказал, — стоял на своем Венедикт, — триста».

«Хорошо, сто пятьдесят», — торговался отец.

«Триста — и вся недолга. Ни на йоту не отступлю, не уговаривай».

Отец, как и в доме, снова недовольно взвизгнул. Но делать ему было нечего, он пошел в комнату, взял деньги и вернулся.

«Поторгуемся, а, Венедикт? — Он, по-видимому, еще не терял надежды сократить плату. — Люди мы иль не люди, можем друг друга понять иль не можем?»