Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Так и сказала.

— Не-а, Леня, — передумал вдруг Ванька, — тогда сразу говорю: в Заречный не пойду нынче и в гостях у вас не буду.

— Почему, дядь Вань?

— Ты же сам говоришь: твоя мать мне желает ребра посчитать. Что ж я, такой глупый, что добровольно на эшафот поднимусь?

— На какой эшафот?

— Ну, на котором казни совершают.

— А кто вас, дядь Вань, казнить собирается?

— Ну как кто, ты же сам сейчас сказал: твоя мать, забыл?

Тут Леня спохватился:

— О-о, это же я, дядь Вань, просто так, образно, что ли! Она, мать, ворчит: кто, мол, он такой — про вас, а я вам про черта-дьявола, да? Я это образно. Мама у меня хорошая. Я ее люблю!

— Ладно, ладно, я пошутил, — сдался Ванька.

Они постояли еще немного и занялись делом.

После работы Ванька зашел к Каширину и поделился своей задумкой насчет вагончика.

— Что скажете, Афанасий Львович?

Тот согласился:

— Хорошо, Иван Иванович, я распоряжусь, вагончик оттуда заберут. Действительно, чего добру пропадать. — И этак лукаво погрозил пальцем: — А ты, гляжу, хитер лис и наблюдательный, я к тому вагончику давно уже глаз приклеил, вот только недосуг было, руки до него не доходили…

Ванька пообещал Лене, что вечером к ним придет, но тут же предупредил: он потом его, Ванька, тоже к себе пригласит и познакомит со своей теткой Ульяной, с дедом Матвеем и Анисьей Петровной.

И Леня обрадовался этому — с хорошими людьми он встречаться любит, он вообще хороших людей ценит.

Леня потом объяснил, как найти их дом на хуторе. И потому сейчас Ванька сориентировался быстро, легко обнаружил двор Лучневых.

Он подошел к калитке, только она пискнула — тотчас подала голос собачка. Тут появился и Леня — ждал, выглядывал уже, наверное.

— Проходите, дядь Вань, не бойтесь, — пригласил он. — У нас собака лает, но она не злая.

— Зачем же, спрашивается, нужна такая?

— А мы ее держим не из-за того, что боимся — обворуют, у нас-то и воровать, считай, нечего, просто без собаки двор не двор, так заведено.

— Разумно.

Ванька, чуть пригнувшись, дверь была невысокая, вошел в сенцы, из них попал в комнату. Здесь он увидел женщину — маленькую, одетую просто. Она стояла у стола, ждала гостя.

— Проходите, садитесь.

— Вань… Иван Иванович Чухлов, — представился Ванька слегка волнуясь.

— Дарья Дмитриевна, Ленина мама. — Хозяйка наклонила голову.

— Очень приятно.

— Мне тоже.

Такая женщина, подумалось Ваньке, не может быть злой и недоброй. Ах, Леня! А он ему что говорил? Ну, Леня!

Дарья Дмитриевна повернулась и взглядом указала на рядом стоявшую девочку с косичками:

— А это Наташа, она уже учится в третьем классе. Умница. Главное — плохих оценок нам с Леной не носит, правда, Наташа?

— Правда, — кивнула девочка и смутилась.

— Видите, — подчеркнула Дарья Дмитриевна еще раз, — она у нас прилежная.

Потом они сели за стол.

У Лучневых и в самом деле было скромно: старенькая мебелишка, видимо, доставшаяся от кого-то в наследство, простенькие занавески на окнах, в общем, все такое, что в глаза не бросалось. Ваньке на миг вдруг представилась квартира Катерины Прокиной. Да-а, как говорится, у одного шуба, а у другого от нее рукава, а вернее, дыры от рукавов.

— Вы ешьте, Иван Иванович, — заметила хозяйка, — Вы что-то ничего и не едите. Плохой едок, говорят, плохой и работник.

Леня возразил матери:

— Есть едок хороший, а работник плохой, и обратился за подтверждением к Ваньке: — Скажите, дядь Вань, я верно говорю?

— А кого это ты имеешь в виду?

— Петьку Бродова. Ест за десятерых, а работает… лишь бы день до вечера.

— Почему вдруг — Петька? Петр Ефимович, — поправил его Ванька.

— Для кого, возможно, и Петр Ефимович, а для меня, например, просто Петька.

— Это почему же? Ты с ним сдружился, что ли?

— Хи! Нашли мне, дядь Вань. Да с ним злая собака и та дружить не станет.

— Не пойму тебя, Леня, убей, не пойму!

— Леня! — повысила голос Дарья Дмитриевна. — Ты как разговариваешь?

— Как, мама? Обыкновенно, как всегда.

— Ничего, ничего, — выставил руку Банька. — Мы с ним никогда не ругаемся. А спорить… Спор есть спор, в споре, говорят, рождается истина.

Дарья Дмитриевна покачала головой:

— Им только дай повод, они так поспорят, голове дурно станет. Вон взять мою Наталью, в третий класс, а попробуй поговори с ней — все матери наперекор…

— Мама! — в свою очередь одернул ее сын.

— Ну чего — «мама, мама»? Сколь уж лет — мама, отвязались бы вы от меня! — Дарья Дмитриевна и сама, наверное, испугалась своих слов. — Извините, — тут же оговорилась она, — это я так, по привычке.

Леня, уже улыбаясь, поддакнул:

— Точно, точно, дядь Вань. Мама наша всегда с нами вот так. — И посмотрел строго на Дарью Дмитриевну: — Ты, мама, сбила разговор наш.

— А о чем мы? — стал вспоминать Ванька.

— Ну как же о чем, отчего для меня Бродов не Петр Ефимович, а Петька, — напомнил Леня.

— Ну-ну, и отчего же?

— Вы, дядь Вань, видимо, спросите: почему, к примеру, вы для меня не Ванька, а дядя Ваня, да? Был же у нас с вами такой разговор?

— Да, был.

— Вот и объясняю: я вас уважаю, как хорошего и душевного человека, оттого не могу вам сказать «ты», а вот Бродову… Этого не люблю, он человек нехороший и большой лентяй к тому же, я и называю его Петькой. Поняли теперь, дядь Вань?

— Ну и логика! — присвистнул Ванька.

— Железная, дядь Вань! Лично мною выведенная! — Леня был довольный, наверное, чувствовал, себя на седьмом небе.

— А если я твою эту логику сейчас разобью?

— Как вы ее разобьете?

— Очень просто. Как бутылку — хряс-сь!

— Ну-у, так не бывает, логика — не стекло…

— Леня! Дай человеку поесть нормально. Пристал со своей логикой. Мне покоя с ней не даешь, теперь Ивану Ивановичу… А вы ешьте, ешьте, — повернулась Дарья Дмитриевна к гостю, — не обращайте на него внимания.

— Ма!

— Ну что, что — «ма»? Чего уставился? Ешь!

Ванька уловил: у них перебранка всегда, но она незлая, не отягощает душу, просто у этих людей такая манера меж собой разговаривать — иначе они не могут, это в крови уже.

Он подложил в свою тарелку мяса, взял кусочек хлеба.

— Вкусно у вас, Дарья Дмитриевна, вижу, хорошая вы хозяйка.

— Чем богаты, тем и рады. Видел бог, старалась.

— Видел, кстати, не бог, мама, видел я, — тут же заметил Леня. — А бога на свете нет, ты же сама мне и говорила.

— Я? Когда?

— Давно.

— Не помню.

Леня оживился:

— Вот тебе, мама, и логика: как же ты можешь помнить, если это было давно, а! Как я тебя? Во-о! Я и говорю: железная она у меня!

Все засмеялись, даже Наташа, для которой все равно, наверное, было, какая у брата логика. Некоторое время потом ели молча.

— Иван Иванович, вы бы хоть немножко о работе, а, трудная она у вас? — первой заговорила Дарья Дмитриевна.