Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Обыкновенная, мама, — тотчас подал голос Леня. — Какая еще бывает работа? Работа — она и есть работа.

— А ты, сынок, помолчи, не с тобой разговариваю, с Иваном Ивановичем, с твоим бригадиром.

Ванька задумался:

— Что ответить вам, Дарья Дмитриевна?

— Говорите, как есть. Я мать, мне все интересно. Я за своего сына боюсь, ему еще в армию, жениться…

— Мама!

— А там и о внуках надо думать.

— Мама!

— Помолчи, помолчи, сынок… Дай Ивану Ивановичу слово.

— Я-то дам, а вот ты…

— Молчу, молчу.

Ванька сначала улыбнулся, затем заметил:

— Дарья Дмитриевна, у вас растет прекрасный сын, будь при нем сказано. Вот и все. А касаемо работы, мы, обещаю вам, Дарья Дмитриевна, костьми ляжем, а в обиду его не дадим, еще чего!

Дарья Дмитриевна благодарно склонила голову:

— Спасибо вам большое, Иван Иванович. И тебе, Леня, — повернулась она к сыну, — тоже большое спасибо, что привел в гости такого человека. Я хоть буду теперь уверена: дите мое в надежных руках.

Еще немного посидели, и Ванька стал собираться домой.

— Я вас, дядь Вань, за хутор выведу, — предложил Леня.

— Зачем? Я дорогу знаю, — возразил Ванька.

— А мне, может, с вами интересно, мне, быть может, с вами прощаться не хочется.

— Ну, Леня, прощаться нам с тобой еще рано, мы жить да жить должны и вместе не один год работать.

— Но я не о том, дядь Вань, я о другом, вы меня просто не правильно поняли.

— Вот тебе, Леня, и логика! — весело подметил Ванька.

Признаться, ему не очень хотелось, чтоб его провожал за хутор Леня, у него были иные планы, да парнишке не скажешь: не ходи — и все, еще, паче чаяния, обидится, он ведь, Леня, как порох, ж-жик — и горит. Возраст. Ванька, вспомнить если, покопаться в памяти, тоже был таким, а может, даже еще и похлеще. Именно похлеще! Тетка Ульяна от него ого-го поплакала, правда, он от нее тоже получал немало тумаков…

Ванька подумал вдруг: а может, у Лени о Верке и порасспрашивать? Объяснить, так-то и так-то, разговаривал как-то с ней, а теперь вот повидать еще раз захотел. Леня уже не маленький и должен понимать, что оно такое, ну… Так спрашивать или не спрашивать? И Ванька решился.

— Вы, говорите, Верка? А фамилия ее как, дядь Вань?

— В том вся и печаль, не знаю. Кстати, она с вами в саду тогда работала.

— В саду? Та-ак, кто же это? О-о, их, дядь Вань, было много — сразу и не сообразишь!

— Ну, она, понимаешь, чернявая. У нее из-под косынки локоны.

— Локоны?

— Да, локоны.

— Та-ак, та-ак, — прикидывал Леня. — А черт их знает, — ругнулся он, — их у нас на хуторе…

— Да что, у вас большой хутор? — удивленно спросил Ванька.

— Э-э, дядь Вань, вы тут, наверное, глубоко ошибаетесь. У нас хутор хоть и небольшой, не такой, как ваши Кирпили, но разница все-таки имеется.

— И какая же?

— Простая. У нас сейчас командированных из города, знаете сколько?

— Сколько?

— Пятьсот шестьдесят человек!

— Ого! — присвистнул Ванька. — И где же они у вас размещаются?

— В общежитиях. Вы что, дядь Вань, когда у нас работали, их не видели?

— Кого?

— Я не о людях, об общежитиях.

— А-а. Нет, не обратил внимания. Думал, обычные жилые дома, выложенные из кирпича, типа бараков.

— Каких бараков?

— Леня! — Ванька усмехнулся про себя: вот цепкий парнишка — каждое слово на лету ловит, как ласточка мошку. — А ведь мы ушли от главного, — напомнил он.

— Ах да! — спохватился тот. — Извините, дядь Вань. Значит, вы говорите, ее зовут Веркой. Кто же это у нас в Заречном такая?

— Что-то, Леня, ты плохо своих хуторян знаешь.

— Это точно. Нет, сверстников своих наперечет помню, любого сейчас назову, спроси только, а вот тех, кто постарше, действительно, хуже. Однако я вспомню сейчас, дядь Вань.

— Ну, чернявенькая и с локонами. Шустрая, — еще раз намекнул Ванька.

— Шустрая, говорите?

— Шустрая.

— Все! Сообразил — Клепикова Верка! Точно, она! С коротенькими локонами, чернявенькая и шустрая!

— Наконец-то! — обрадовался Ванька.

— А вы что от нее хотите, дядь Вань?

— Как — «что»? Ничего. Поговорить с нею мне надо.

— А-а, ну, если только поговорить, — протянул Леня.

— А что такое? — насторожился Ванька.

Леня помолчал.

— Ну, вы же, дядь Вань, сами сказали: поговорить только. Поэтому и объяснять нет никакой нужды.

— Хорошо, а коль не только поговорить, что тогда?

— Замужем она, дядь Вань.

— Замужем?

— Да. У нее и дите есть. Она с ним мимо нас каждый день в детский садик ходит.

— А муж?

— И муж есть.

— Он в Заречном?

— В том-то и дело, дядь Вань, что нет его тут.

— Где же он?

— На Север укатил зарабатывать деньги.

— Как родители мои.

— Что?

— Говорю: как мои родители — уехали и с концами.

— Что значит — «с концами»? — уточнил Леня.

— А то и значит, — грустно объяснил Ванька, — не вернулись больше.

— Их что, убили?

— Поди узнай, что с ними приключилось.

— Так у вас что, ни отца ни матери?

— Я же тебе сказывал как-то: есть тетка Ульяна. Она меня и воспитывала. Вот с ней, Леня, я и познакомлю, когда ты к нам в гости придешь. Придешь?

— Приду, дядь Вань, обязательно приду, если, конечно, пригласите.

— Как это — «если»? Я уже тебя пригласил. Теперь вот установим только, когда придешь, в какой день — Ванька засобирался: — Ну что, Леня, спасибо тебе за все, пойду, наверное.

— Куда?

— Домой, естественно.

— А-а. Прощайте, дядь Вань.

— Не прощайте, а до свидания, — поправил Леню Ванька. — Прощаются обычно с покойниками.

— А-а. Тогда до свидания, спасибо вам и всего доброго!

Переваловы отмечали сороковины, предупредили о том и Чухловых. Пришла к ним лишь тетка Ульяна, а Ванька не смог, в тот день из колхоза «Родина» приехали специалисты по кирпичному делу, никак нельзя было не воспользоваться этим благоприятным случаем — к кирпилинцам прибыла, так сказать, сама «школа».

Тетка Ульяна пришла, но она еще и помогала, готовила, подавала на стол.

Людей, правда, собралось немного, ну да сколько было — день как раз выпал рабочий, кто смог пораньше, тот и прибежал, да еще неприкаянные старики и старухи пожаловали помянуть Евдокию.

Говорили о покойной разное, но никто, даже про себя, не вспомнил ее недобрым словом. Да и не было, наверное, за что. Евдокия прожила тихую, скромную жизнь, высоко не поднималась, но и низко не падала. Имелся злосчастный случай, когда ее заодно с отцом зацепили под одну гребенку, однако то было так давно. Больше того, Евдокия пшеницы не поджигала, наоборот, на пожаре проявила характер, чем, возможно, впоследствии серьезно и поплатилась — болезнь из ничего не возникает, тем более такая. Многие считали, что Евдокия заполучила болячку, когда отбывала наказание.