Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Тетка Ульяна спохватилась:

— Про тебя Матвей вспоминал, спрашивал: что-то Ванюх к нему не заходит, обижался.

— Зайду, зайду как-нибудь, — пообещал Ванька. — Я вот с Леней, с парнишкой из Заречного, в нашей бригаде сейчас работает, и забегу. Только нужно время выбрать. У нас теперь закрутка на полную мощность, некогда глаза протереть.

— Значит, в Кирпилях скоро свой кирпичный завод будет?

— Скоро, теть Уль, очень скоро!

Тетка Ульяна тотчас заговорила о своем:

— Значит, и мы свой дом перестроим, да? Поставим кирпичный?

— Каширин сказал, — поделился племяш, — еще немного, и в Кирпилях все дома будут кирпичные, до единого.

— От бес! От бес! Ну-ну, дай бог тому поросенку до теленка дорасти…

Предчувствие какой-то неприятности Екатерину Михайловну не подвело: она теперь уверена — очередного аборта ей не избежать. Поработал Серж, молодец, ничего не скажешь!

Екатерина Михайловна, когда убедилась в том, не находила себе места. Надо же, все в один узел! Вызов в прокуратуру, смерть отца, появление Ваньки Чухлова, — а мысли о нем все больше и больше не давали покоя, — и теперь еще это. Нет, она не переживет, наверное. И почему так: одному мало, а другому слишком много. Выходит: на кого бог, на того и люди. А на нее, на Екатерину Михайловну, и бог и люди.

А тут — Серж!.. Как-то странно себя ведет: позвонит — приду, ожидай. Она его ждет, а он не приходит. Уж сколь вечеров водит за нос. Звонок: буду. Стол накрыт, она готова. Где Серж? Сержа нет. Он что, нанялся на нервах играть, ему что, за то платят?

— Не-ет, невыносимо это, кто бы знал только, как невыносимо! Может, и ей у кого-нибудь прощупать нервишки, как они, крепкие или нет, выдержат — не выдержат. Ну хоть у той же Зоси, а? Э-х-х, уведет от нее на некоторое время Коленьку и пображничает с ним, покайфует. А чего бы и нет, все одно помирать, но коль так, коль такой жребий выпал, лучше сделать это с музыкой!

Идея-то у Екатерины Михайловны зародилась, ан тут же и погасла, не разгоревшись в большой костер. Все же с ней что-то происходит, какое-то непонятное чувство в нее вселилось и живет, прячется до поры до времени. Что за странное чувство? Екатерине Михайловне его хочется понять, а как? Как понять его? Позвать: э-э, где ты — и поговорить? Ха-хи! Позови и поговори попробуй!

Екатерина Михайловна находилась в эту минуту дома одна. Она сидела и делала маникюр, когда в прихожей раздался звонок. Она решила сразу: к ней Зося, та к ней давно не заходила, давно ничего не брала.

Екатерина Михайловна поправила на себе халат, прическу, еще раз взглянула на себя в зеркало и пошла открывать дверь. И ахнула, увидев Сержа. Он выглядел, как всегда, элегантно: молодой, стройный, в светлом, в легкую полосочку, костюме, бордовая рубаха и в тон ей подобранный галстук. Екатерина Михайловна увидела его и тотчас обомлела, можно сказать, забыла обо всем на свете.

— Любимый ты мой! — Восклицание это, наверное, услышали и у подъезда, если в тот момент там кто-то был.

Серж тотчас ей прикрыл своей элегантной, почти артистической рукой рот:

— Тише, Катрин! Немножко потише!

Но Екатерина Михайловна все равно, бросив свою головку ему на грудь, повторила, правда, не так уже громко:

— Любимый ты мой!..

Дальше все пошло по привычному сценарию.

Серж, по-видимому, давно не встречался с женщиной, потому проявил нетерпение и своего желаемого добился. Но дело в том, что Екатерина Михайловна давно тоже не была с мужчиной и особо не демонстрировала настойчивости, вернее, не возражала против его острого желания. Она, конечно, помнила: ей все же не избежать аборта, однако в данном случае, конкретном, это уже особой роли не играло, напротив, вообще освобождало от лишних душевных беспокойств, присущих, к великому огорчению, только женщинам; все-таки бог был не милостив, думала Екатерина Михайловна, когда создавал человека: чересчур обидел женщину, вынудив ее терпеть при жизни адские муки. Так вот, разговор об аборте Екатерина Михайловна решила отложить на потом, ей сначала все же захотелось понежиться — ее бы просто не поняли, если бы она отказала такому мужчине, как Серж, но главное — откажи себе, женщины бы над ней точно смеялись, в особенности подруга Зося.

Ей было хорошо. Сержу, надо полагать, тоже.

Они лежали и молча смотрели в потолок, будто таи было что-то написано интересное и они читали.

— О чем думаешь, Серж? — первой подала голос Екатерина Михайловна.

— О тебе, моя Катрин!

— Только, пожалуйста, не ври!

— Я серьезно, Катрин! А о чем думаешь ты, моя прекрасная Катрин?

— Я, милый Серж, думаю об аборте!

Серж резко приподнялся:

— Ка-атрин, моли бога, что я еще молод. Ведь у меня мог бы случиться инфаркт. Ты, когда будешь еще раз делать подобное объявление, пожалуйста, подумай обо мне.

— А я бы, — подчеркнула в свою очередь Екатерина Михайловна, — хотела, чтоб ты, мой милый Серж, хотя бы изредка думал и заботился обо мне.

Серж самодовольно хохотнул:

— Я, кажется, и так… Разве, лежа сейчас рядом со мной, ты, моя Катрин, этого не замечаешь?

— Любимый ты мой! — желанно воскликнула Екатерина Михайловна и вошла в объятия Сержа. — Тебе хорошо, Серж? — спросила она через минуту.

— Мне хорошо! А тебе, моя Катрин?

— Мне плохо!

— Почему?

— Потому что, милый Серж, я думаю об аборте!

— Тьфу ты! — сплюнул Серж и вскочил с кровати. — Моя Катрин, я пришел к тебе не за тем, чтоб выслушивать твои речи в отношении аборта. Я не мальчик, слава богу, понимаю: тебе нужны деньги, они будут!

— Любимый ты мой!..

Но Серж уже не реагировал на ее восклицания. Более того, нервничая, поспешно одевал брюки.

Екатерина Михайловна поднялась тоже и набросила на себя из дорогого китайского шелка халат.

Она попыталась еще раз перевести разговор на мирные рельсы.

— Любимый ты мой! — Подошла к нему, прикоснулась грудью — он немного оттаял.

— Ну что, что, моя Катрин? — посмотрел на нее Серж вопрошающе. — Что тебя мучает? Я вижу, ты заметно переменилась и, скажу тебе, не в лучшую сторону.

— Возможно, — согласилась с ним Екатерина Михайловна. — Пока тебя не было, я похоронила отца.

— О-о, милая, прекраснейшая Катрин, извини! Тысяча извинений — не знал! — Серж подошел к ней и поцеловал в лоб. — Прими от меня искреннейшие соболезнования, пусть твой отец никогда там не испытает угрызений совести, что сделал на земле что-то плохое — я знаю, уверен, твой родной отец приносил людям только счастье и радость; о, пусть для него на небе отворятся златые врата рая, пусть душа его упокоится на том свете отныне и навсегда, аминь!

Произнесенная Сержем тирада подействовала на Екатерину Михайловну почему-то удручающе, с ней после этого вдруг стали происходить какие-то метаморфозы. Во-первых, слушая его, она испуганно пятилась назад, закрывая лицо руками. Создавалось впечатление, будто ее хлестали по щекам и она укрывалась от ударов. Во-вторых, отступая, Екатерина Михайловна неожиданно выкрикнула, что он, Серж, кривляка и эпигон. (Между прочим, слово «эпигон» она слышала от Спирина, когда занималась в художественной самодеятельности. Спирин это слово страшно любил и повторял его в каждом случае, где надо и не надо). Екатерина Михайловна знала прекрасно Сержа, его характер, однако осмелилась и выкрикнула все же слова «кривляка» и «эпигон». Не-ет, подумала она в этот миг о себе, ею явно руководит какая-то сверхсила, она собой явно не владеет. Серж молчал.