Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Зинуля немного опаздывала на ферму. Уже какой раз у нее такое. Почему? Из-за Ваньки-Беса — это он донимает, не дает спокойного житья. Она знает уже время, когда он выходит из дому и направляется на свой кирпичный. Но у них не совпадает: ей нужно быть немного раньше на месте, нежели ему. Вот Зинуля и придерживает себя, дабы попасть Ваньке-Бесу на глаза. Она и так и эдак мимо него — никакого эффекта. Так, лишь головой равнодушно или же рукой: привет, мол, Зинуля-Горемычка, и дальше. Ну что ей такое придумать, чтоб обратить его внимание?

На ферме, оказывается, ее уже поджидали — ветврач Нина Сергеевна Коростылева и старшая телятница Алевтина.

— Ты что ж так долго спишь? — набросилась на напарницу Алевтина.

— Извиняюсь, — понурила голову Зинуля.

— Ладно, не извиняйся, надевай халат, телятам прививки начнем сейчас делать.

Зинуля прошла в подсобное помещение, переодела платье, затем набросила на себя халат.

Алевтину она уважала, та на ферме работала уже давно, люди к ней с добром относились. У Алевтины муж, двое детей. Муж, правда, не очень, Алевтина на него постоянно жалуется. Раньше, говорит, она к нему относилась терпеливо, не обращала внимания на всякие там его проделки, но сейчас до чертиков все это надоело. Кажется, взяла бы вещи да детишек за руки и пошла бы хоть куда, лишь бы не видеться с ним. Наверное, оттого Алевтина иногда бывает и грубоватой, взрывается, на крик переходит. Но Зинуле не помеха это, она все перетерпит, лишь бы держали на работе и чтоб хоть чуть-чуть понимали — ей все кажется, будто ее всерьез не воспринимают, как бы считают за ненормальную, — а она-то, по сути, ненормальной никогда и не была, ну болела, однако болезнь болезни рознь: она, конечно, долго не могла говорить, долго к ней память не возвращалась, а после все стало на свои места. Ей необходимо одно сделать: побороть то мнение в односельчанах, которое в них живет: а-а, мол, Зинуля-Горемычка больная, и все, — вот еще у иных какое к ней отношение. У Ваньки-Беса такие мысли тоже, не замечает он ее в упор, как, например, замечает ту же Катерину Прокину. Ах эта Катька — все ей, все ей: и богатство, и хорошие парни, живи — не хочу!..

Алевтина делала выборку, каким нужны прививки, каким не нужны, отмечала мелом. Зинуля держала телят, а Коростылева делала уколы.

Часа за два они управились.

— Фу-у, — выдохнула Алевтина, — закончили, слава богу. — Повернулась к ветврачу: — Теперь когда очередные прививки?

— Очередные? — Коростылева, высокая, даже очень, в Кирпилях потому ее и прозвали Каланчой, прикинула: — Месяца через два.

— Отдохнем хоть теперь с Зинулей. Страсть, как боюсь этих прививок.

— А чего? — уточнила Зинуля. — Их же не тебе делают, а телятам.

— Да я как раз не о том, о другом — нудная работа.

Зинуля не согласилась:

— А мне, к примеру, ничего.

Ветврач улыбнулась:

— Может, фельдшером захочешь стать?

— Я? — переспросила Зинуля. — Людей лечить?

— Нет, животных.

— А-а, животных. А чего, пошла бы. Да уже поздно.

— Почему? Нет, не поздно. В Разбавино есть курсы, можно закончить их и работать фельдшером. Ну, повышения, конечно, не будет, если не станешь учиться дальше.

Зинуля кивнула несогласно:

— Не-а, на курсы не пойду. — Она говорила так, будто ее принуждали к тому.

Ветврач усмехнулась, но ничего не сказала.

Зато Алевтина:

— А тебя никто и не посылает туда — до конца дней своих и будешь телятам хвосты крутить.

— И буду, — вполне серьезно отреагировала Зинуля. — Мне, чтоб ты знала, Алевтина, работать здесь по душе.

— А мне, — в свою очередь заявила напарница, — телята эти уже поперек горла. Век бы не видела их!

Зинуля обиделась:

— Тебя, Алевтина, не поймешь. Тебе и муж поперек горла, и телята. А завтра, небось, скажешь, я тебе поперек горла стою, да?

Алевтина вдруг ни с того ни с сего рассмеялась:

— Во, дает Зинуля, во дает!

Ветврач засобиралась:

— Ладно, пошла я. — Но тут же повернулась к Алевтине: — Значит, тем четверым давай три раза в день цельное молоко, поняла? Зайди к заведующему… Впрочем, погоди, сейчас тебе записку напишу. — Ветврач полезла к себе в сумку, достала из нее тетрадь, ручку, оторвала листок, что-то написала. — Эту записку, значит, передашь заведующему, пусть выделит для четверых телят цельное молоко, их сейчас особенно поддержать надо, прививки непростые все же. Так, все, кажется. — Прощаясь, она посмотрела на Зинулю: — А ты насчет фельдшера, милая, подумай. Если что, скажи мне, я перед председателем похлопочу за тебя. Мне — во как! — помощница нужна. — И ушла.

Алевтина опять повеселела:

— Выдумает же Каланча такое, а! Ну, Каланча так Каланча!..

Они уже почти освободились, собрались идти в подсобку, но тут Зинуля вдруг вспомнила, что не напоила еще одного теленочка.

— Ладно, — сказала она Алевтине, — ты иди, а я сейчас. — Взяла ведро и направилась туда, где в бидонах для телят стояло молоко — обратка.

Зинуля в ведро налила молоко-обратку, собралась назад идти и увидела перед собой Петра Бродова.

— О, Зинуля-Горемычка на ферме! — воскликнул он, поднимая руку. — Привет, мадам!

Зинуля в ответ что-то буркнула и тронулась с места — ей не до разговоров, ей нужно напоить теленочка, да и Алевтина ее там поджидает, но Петро Бродов преградил путь:

— Я вот заглянул в гости, время выпало, а девчат не вижу, где они?

— Не знаю, — отмахнулась Зинуля. — В коровнике, наверное. Там их ищи. Тут телятник.

— Вижу. — Петр Бродов самодовольно ухмыльнулся. — Вижу, что телятник, — и покосился на Зинулю, — и телочек вижу. Вон какие!.. — Петр Бродов резко приблизился к Зинуле. — О, — воскликнул снова, — да ты, погляжу, уже и расцвела, и говорить хорошо научилась!

Зинулю вывели. Она могла быть доброй, но могла быть и злой, когда ее очень обижали.

— Зато ты… — и она подняла ведро и вылила обратку прямо ему в лицо. — Вот тебе! — крикнула Зинуля что было сил. Она, наверное, хотела, чтоб ее услышали. — Будешь знать другой раз, как с телочками дело иметь!

Петр Бродов вначале опешил — вот чего он не ожидал от Зинули, так именно такого выпада — черт, оказывается, в юбке, не девчонка, что он ей сделал?! Затем громко-громко расхохотался:

— Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха!

С другого конца корпуса доносилось:

— Ха-а-а-а… Ха-ха-а-а-а…

И тут на крик прибежала Алевтина.

— Что такое? — перепуганно спросила она, глядя то на Петра Бродова, то на Зинулю. — Что случилось?

Здесь надо отдать должное Петру Бродову, его находчивости — ужом вывернулся.

— Я шел, — объяснил он Алевтине, — и случайно наткнулся на Зинулю-Горемычку, она на меня и перелила обратку.

Но Алевтину провести трудно:

— А что ж это у тебя, Петро, лицо и голова в молоке, а живот и ноги сухие? Ты что-то темнишь тут! — и сама рассмеялась.