Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Минут через двадцать они раздали корм и принялись ловить кур.

— Не выбирай, — категорическим тоном сказала Матрена. — Подряд лови.

Анюта удивленно посмотрела на нее:

— Так ведь сам Дмитрий Иванович приказал.

— Это его дело. А я говорю: подряд!

Анюта не стала возражать: подряд так подряд, не она ответчица — Матрена Савельевна. Дмитрий Иванович, если что, с нее спросит.

Потом Матрена резала кур, а Анюта раскочегаривала печь, грела воду. Матрена сознательно отпровадила от себя девчонку, она знала: та страшно переживает, когда у нее на глазах рубят птице голову, особенно крови не терпит.

Часам к двум ночи они управились с делом.

Анюта сладко потянулась:

— Сейчас бы прикорнуть маленечко.

— А ты и поспи. Ляг на кровать и спи, — по-матерински заботливо откликнулась Матрена. — Мы уж все поделали. Я вот только пробегусь вокруг птичника, проверю, не случилось ли там чего. А то вечером что-то куры пугались, может, зверя какого почувствовали.

— Ага, я тоже слышала, когда траву резала.

— Значит, надо пройтись и проверить как следует. — Матрена вопросительно посмотрела на Анюту: — Ты что ж до сих пор сидишь, чего раздумываешь? Ложись! — приказала.

Напарница весело улыбнулась:

— Да нет, теть Матрена, не желаю я спать, не усну. Это я просто сказала.

— Гляди, хозяин — барин. — Матрена помолчала, как бы прислушиваясь к каким-то звукам. — Пошла я, значит, обход совершать, воздухом чистым подышу.

— Ага, — поддакнула Анюта, но тут же спохватилась: — Теть Матрена! Матрена Савельевна! Вы же нынче в район собрались ехать, к Каширину. Может, я давайте пробегусь, а вы отдохните, как, а?

Матрена протестующе выставила руку:

— Сиди, дочка. Я сама…

Вернулась она с обхода примерно через полчаса.

Анюта спала, свернувшись от ночной прохлады калачиком. На ней было тоненькое сиреневое платьице и такая же, сиреневая, косыночка. Матрена развернула одеяло, лежавшее в ногах, и накрыла им девчонку: устала, бедняжка, пусть поспит. И только она это сделала, как в окно кто-то заскребся. Матрена даже вздрогнула, услышав. Кого еще нечистая принесла?

Вышла из дежурки.

— Ты чего в такой час пришел? — сердито уставилась она на Клима Бабина. — А ну-к уходи отсюда, ишь!

— Мне Нютка нужна, — пробасил тот. — Я обещал к ней прийти.

— Днем надо приходить, а не ночью.

— Днем я работаю, Матрена Савельевна.

— И все равно уходи, — стояла на своем Матрена. — Девчонка устала за день, не до свидания ей сейчас, понимаешь? Спит твоя Анюта, только уснула.

— Разбудите.

Будто и не слышал он, о чем мгновение назад сказала Матрена. А может, не понял?

— Спит твоя Анюта, соображаешь? — еще раз повторила Матрена.

— Разбудите, прошу вас, — голос у Бабина был умоляющий.

Матрена подумала, и у нее неожиданно возникло решение:

— Хорошо, разбужу, но с условием…

— Согласен на все! — обрадованно воскликнул Бабин.

— Зерно и травяную витаминную муку со склада подвезешь?

— Когда?

— Зав… Вернее, сегодня. С утра желательно.

— Не получится, Матрена Савельевна, — расстроенно протянул Бабин. — Нас на нынешний день снова в лес занарядили.

— Жаль. — Матрена собралась уходить, во всяком случае, всем своим видом показала: еще минута — и она оставит парня одного посередь ночи, но тот, спохватившись, остановил ее.

— Ладно, Матрена Савельевна, — согласился Бабин, — что-нибудь придумаем, раз надо. Только Нютку разбудите, хорошо?

Матрена хитро прищурилась:

— Утром едем к Скупому и получаем корма, идет? Я думаю, до того часа, когда тебе в лес ехать, мы справимся.

— Идет!

— Ну и… Ух ты моя умница! — Матрена облегченно вздохнула: на Клима Бабина положиться можно, этот, коль пообещает, не подведет — проверено.

Она собралась идти в дежурку, уже шагнула к двери, и тут послышался голос Анюты:

— Это кто ж тут нас разбулгачил, а? Это ты, Клим? Я же тебе когда велела прийти? Вечером, правильно? А ты когда пришел?

— Извини, Нют, не мог, — поспешил объясниться Бабин. — В лесу застопорились. Я же сказывал тебе: там грязь сейчас непролазная. Честное слово, едва выползли, веришь?

— Верю, верю, — снисходительно проговорила Анюта.

Матрена посмотрела на молодых: в самый раз ей уходить.

— Пошла я. — У двери остановилась: — Помни, Клим, уговор дороже денег.

Тот кивнул: не волнуйтесь, мол, все будет сделано, он слов на ветер не бросает.

В дежурке Матрена присела на кровать. Вот и славненько, подумала, утром они завезут на птичник зерно и травяную витаминную муку и будут с кормом, глядишь, недельку-другую поживут вольготно, без забот. А потом видно будет. Все должно идти своим чередом. Что до завтрашнего дежурства, то и с этим она уладит. Для себя Матрена уже решила — попросит Анюту. Девчонка хоть и устала, но не откажет. Да и сколько побыть ей придется — полдня, не больше, пока, значит, она съездит к Каширину и уговорит его, чтоб тот повлиял на Митяя, на черта этого лысого, — пусть тот высвободит ей на мазку дома людей, пусть не ломается, как девчонка.

Глаза у Матрены невольно смыкались. Чтоб не уснуть, она принялась даже читать какую-то истрепанную, без названия книжку, однако это положения не спасло. Устала, что и говорить. Набегалась, намытарилась за день, как ломовая лошадь.

С улицы послышались голоса Клима и Анюты. Они сначала о чем-то тихонько переговаривались, потом резко и звонко рассмеялись. Хватает же у них сил и энергии стоять вот так по ночам, подумалось Матрене, что значит — молодость! И само собой тотчас вспомнились своя жизнь, девичество.

Матрена у родителей одна-одинешенька. Часто говорят: единый ребенок в семье — баловень. О ней такого не скажешь. С малых лет она, почитай, в суете и неустроенности. И когда матушка с отцом еще живы были, и позже, когда самостоятельность обрела, мало, ох мало на ее долю хорошего выпадало, такого, от чего у людей глаза счастьем горят, голова кругом ходит! Но винить некого. Кто, спрашивается, за то ответчик, что матушка ее, Прасковья Афанасьевна, уже в тридцать семь свои успела тяжело захворать, да так, что лишь чахла после, а не жила? Кто? Савелий, отец, этот был покрепче, и протянул естественно, подольше, но и он положенного срока не прожил — с тремя осколками, какими наградила его война, так и ушел в могилу. Опять же, кто повинен? Да никто. Просто жизни велено так распорядиться, кому что на роду.

Если и было, о чем вспомнить Матрене, — о девичестве. Вот уж по-настоящему славное времечко — чистое, безгрешное! «Девки, девки, он вчера глядел на меня весь вечер!» — «Кто? Кто глядел-то на тебя, Матрена?» — «Митяй, кто же еще!» — «Матекин, что ли?» — «Он самый, девки. Глаз, бедняжка, с меня не сводил!» — «А прок? Прок-то какой? И вообще, что ты нашла в нем хорошего? Обыкновенный…» — «Не скажите, он славный!»; «Девки, девки! А Фома-то, Фома, черт этакий, чего вытворяет: не дам, говорит, тебе гулять с Матекиным, сам с тобой буду гулять! Многого он хочет, Фома! Он, конечно, парень ничего, симпатичный, но Митяй все же более мне по душе, ей-богу, девки!..»