Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Ну что, девка, — Перевалов был чуть постарше Матрены, — заходила к Иванычу?

— Заходила.

— И что?

Матрена безысходно махнула рукой:

— Все то же: не дам, твердит, людей, и все. Как бык уперся.

— Плохо, — посочувствовал ей Перевалов. — Теперь в самый раз и помазать дом, пока тепло стоит и дожди не зарядили. А то потом поздно будет. — Он помолчал. — Видать, ты чем-то, девка, не угодила нашему председателю.

— Митяю? Гулять с ним не пожелала, когда молодая еще была, — Матрена усмехнулась. Она сказала так, но сама понимала: не это является причиной председательского отказа; он спешит управиться с делами, каких в колхозе в эту пору неисчислимое множество. Как же, как же, Митяю, аж пищит, надо оправдать доверие, оказанное районным начальством, иначе ему грош цена, иначе не удержаться в высоком председательском кресле.

Надо сказать, к Матекину Дмитрию Ивановичу в Кирпилях не все относились одинаково: одни его, поддерживая, нахваливали, другие недолюбливали, открыто высказывая, что он-де случайный на данном посту человек, не выдержит серьезного испытания. Что же касается Матрены Булавиной, то с ним у нее особые отношения, личные. В молодости Митяй ей нравился, и Матрена Митяю пришлась по сердцу. Им бы в то время сойтись и всерьез разобраться в своих чувствах, гляди, и жили бы вместе. Ан того не случилось. И виной тому, скорее всего, сама Матрена: в нужный момент не проявила сноровки, больше того, насмеялась над парнем, когда он ей дружбу предложил. А тут еще не ко времени Фома Нечесов под руку попал. Он-то и уговорил ее выйти за него. Митяй после долго Матрене мстил, не мог простить ей того. А что она? Жалела его — больше ничего. И теперь жалеет, особенно, что волос лишился, совсем полысел, — раньше Митяй куда красивее был.

— Что же ты делать будешь? — прищурившись, спросил Игнат Перевалов Матрену.

— Ж-жаловаться!

— Ах ты, мать честная, кому жаловаться, на кого?

— Найду кому жаловаться, — вздохнув тяжело, ответила Матрена, — а на кого — сам знаешь: на Матекина, на черта этого лысого!

Перевалов оглушительно захохотал:

— Жаловалась мышь на кошку, что та преследует ее без конца, да проку никакого — пшик один. Кошка все равно съела мышь.

Матрена покосилась на мужиков: те не обращали на них внимания.

— Ничего, Игнат, моя жалоба до бога дойдет, дай лишь высвобожусь. — Она сказала так, затем попрощалась и пошла прочь.

Перевалов долго смотрел ей вслед.

Когда Матрена вернулась на птичник, уже начинало темнеть. Надо же, подумала она, столько времени убила и все без пользы. И тут же успокоила себя: ничего, все равно она этого так не оставит, она найдет на черта лысого управу, никуда он от нее не денется.

Пробежала по корпусам: где же напарница? Пора уже было начинать кормежку.

Вспомнив об этом, Матрена обеспокоенно вздохнула: запас зерна и травяной витаминной муки у них заканчивался, а подвозить не подвозили. Утром, управившись на птичнике, она бегала на склад. Заведующий, высокий, сутулый, обросший седой щетиной, как сухостой лишайником, прозванный в Кирпилях Скупым, объяснил, что корма им не везут по той простой причине, что не на чем везти: все машины нынче ушли за лесом, а лошадьми много не навозишь. «Ты не боись, — уговаривал он Матрену, — твои хохлатки без еды не останутся. Вернутся из леса машины — зерно и мука у вас на птичнике будут». «Вот тебе и «не боись», — злясь, передразнила она Скупого. — Завтра чем хочешь, тем и корми птицу, в пору самой в кормушки ложиться».

Вскоре объявилась напарница.

— Ты где была? — спросила ее Матрена.

— Траву косила. Корм ведь кончается.

— А-а, да, — спохватилась Матрена. Она подошла к напарнице, одобряющее хлопнула ее по плечу: — Молодец, Анюта, что догадалась и накосила травы. А то уж я тут беспокоиться начала.

Анюта счастливо улыбнулась:

— Я знала, что кормов не привезут. Раз машины за лесом поехали, теперь их жди-пожди. Клим мне сказывал: там дожди большие прошли, могут на сутки-двое засесть.

Анюта Матрене нравилась. Хорошая девчонка досталась ей в напарницы — послушная, работящая. Вот уж кому повезет, так это Климу Бабину, колхозному шоферу, если он, конечно, женится на ней. А то ведь может случиться и так, как случилось у Матрены с Митяем. Правда, у Клима характер иной, он, пожалуй, побойчее Митяя, так что этот, надо думать, своей невесты не упустит. Ну, что ж, Анюте, значит, повезет больше…

— Ну, а у вас как, Матрена Савельевна? — поинтересовалась Анюта. — Все уладили?

Матрена недовольно буркнула:

— Ага, с этим чертом уладишь, — И добавила: — Жаловаться на него буду, завтра поеду к Каширину, председателю райисполкома, и расскажу ему, как Матекин измывается над людьми. Тот ему покажет, где раки зимуют.

— Вы думаете, Каширин за вас вступится?

— А как же! Кто ж тогда поддержит меня. Не-ет, этому человеку я верю, он не наш чурбан — председатель.

Анюта пожала плечами.

— Да, — вдруг вспомнила она, — приезжал Губанов, велел отобрать пару десятков кур, порезать, обработать и на склад отправить. И пожирнее. Сказал, будто гости какие-то едут, кормить их нечем.

— У Губанова губа не дура, ему, видите ли, кур подавай, да пожирнее, — сердито отозвалась Матрена. — Обойдется Губанов. И вообще, мы ему не подчиняемся. Он кто? Бригадир. А прямой наш начальник — главный зоотехник. Вот он прикажет…

— Губанов сказал, — осторожно перебила Анюта, — что это просьба самого Дмитрия Ивановича, дескать, он лично ему наказал нас побеспокоить.

Матрена самодовольно ухмыльнулась — ее так и подмывало сейчас съязвить: а помета куриного не хочет председатель, но промолчала, понимая, видимо, что нет никакого проку говорить сейчас все это Анюте, она же девчонка еще и многого, если разобраться, не понимает.

— Все, — рассудительно заключила Матрена — почесали языками — довольно, теперь за дело.

Вечерело. Темь становилась все гуще и гуще.

Матрена пробежалась по корпусам, включила электрическое освещение. Лампочки вспыхнули на столбах летнего база. И враз закричала-загомонела птица, требуя немедленной кормежки.

Сколько лет уж Матрена слышит одно и то же! Этот бесконечный куриный гвалт, казалось, должен бы и надоесть, ан нет. Когда она появляется на птичнике и начинает шебуршиться, бегать, кричать, то ею овладевает такое чувство, будто на всем белом свете нет ни одной живой души, есть она — хозяйка птичника, и есть куры, ухаживать за которыми, кормить, растить наделено ей самой матушкой-природой. Матрене не раз уже предлагали работу на поле, на ферме дояркой, и всегда она отказывалась. «Что вы, что вы, — говорила, улыбаясь. — А как же мои хохлатки? На кого их оставлю? Не-а, не могу».

В правом углу летнего база вдруг всполошились куры, забегали, закудахтали.