Николай Кузаков - Рябиновая ночь

Батомунко всмотрелся в даль. В верховьях Онона дыбятся горы, ближние темнеют от лесов, дальние синими тенями маячат на небосклоне. Отсюда, с южной стороны, должны прилететь журавли. Уже по падям журчали ручьи, талой водой наполнились впадины, образуя озеро, а их все нет и нет. Не случилось ли что с птицами? Где они зиму проводят: то ли на японских островах, то ли на юге Китая. А оттуда до Забайкалья дорога немалая.

Батомунко вытянул больную ногу, погладил ее. Ноет. Быть ненастью. И вспомнились старому солдату военные годы. Воевать начал он в сорок первом под Москвой. В каких только переделках не пришлось побывать. Один раз снаряд под пулеметом разорвался. От пулемета ничего не осталось. Батомунко отбросило в окоп. И хоть бы одна царапина на теле, только две недели гул в ушах стоял. На Дону двое суток бой вели. Батомунко приказали новую позицию занять. Вырыл он окоп на небольшой возвышенности, присел отдохнуть, и свалил его сон. Проснулся, и ничего не поймет: немцы за его спиной к нашим окопам подходят. Развернул он тогда свой «максим» и пошел поливать свинцом по фашистам. Потом как-то мина в окопе разорвалась. Ремень осколком, как ножом, срезало, шинель всю изрубило, а сам цел-невредим остался. Товарищи подтрунивали: «Ты, Батомунко, в рубашке родился».

Беда настигла Батомунко под Орлом. В тот день около десяти атак отбили. К вечеру затишье наступило. Вылез Батомунко из окопа за патронами. И надо же было прилететь шальной пуле, раздробила сустав возле ступни. Через несколько месяцев вышел Батомунко из госпиталя без студни и подчистую комиссованный. Но не домой поехал солдат, а в снайперскую школу, адрес которой узнал от товарищей в госпитале. Начальник школы посмотрел на ордена и медали Батомунко и развел руками:

— Инвалидов не берем. Придется вам, товарищ ефрейтор, ехать в свое Забайкалье, там дел хватит.

— Не могу ехать в Забайкалье, — упрямо заявил Батомунко. — Мне, однако, в Берлин попасть надо.

— Это зачем?

— С Гитлером толковать хочу. Друзей шибко много погибло. Они наказ давали: «Батомунко, будешь живой, за все с Гитлера спроси». Я живой. Как наказ друзей не выполнить? Как могу домой ехать? Что людям скажу? Как жить буду? Зачисляйте в школу.

Окончил Батомунко снайперскую школу и — опять на фронт. Длинной была дорога до Берлина, но дошел солдат до него.

С неба упали журавлиные крики: «Курлы, курлы». Батомунко повернул голову на крик. Над сопками, устало махая крыльями, неторопливо летели две темно-серые птицы. «Вернулись», — тепло подумал старый чабан. И боль в ноге унялась.

Лет пятнадцать, может, и двадцать, назад молодая пара журавлей облюбовала эту падь для гнездования, и с тех пор каждый год выводит здесь птенцов. Привык к ним Батомунко и тосковал, когда осенью птицы покидали этот уголок земли.

Журавли, снижаясь, пролетели мимо и опустились у ручья. Некоторое время они стояли неподвижно. Потом самец, точно кланяясь, качнул несколько раз головой, и журавли стали кормиться.

Батомунко сел на коня, поехал на стоянку. Надо Чимит порадовать. Она тоже заждалась птиц. К вечеру на колхозном автобусе приехал Максимка. Любил его Батомунко. Хотя у внука были пышные русые волосы, как у матери, зато фигурой пошел в деда. Уже сейчас по широкой груди и по крутым плечам можно было угадать, что вырастет из Максимки богатырь.

— Скоро, Максим, кочевать на летние пастбища будем. Надо дворики разгородить, щиты в кошару прибрать.

Возле кошары из одного дворика в другой шумно перелетали воробьи.

— Ах вы бездельники, — подражая деду, ворчал Максимка.

— Как учился эту неделю? — развязывая щиты, спросил Батомунко.

— Две пятерки и одну тройку по матёме получил.

— Пошто тройки получаешь?

— Я, дедушка, по матёме лучшие всех учусь. Иннокенша, учительница, еще не успеет задачу задать, а я уж ее решу.

— Тогда совсем нельзя худо учиться. На то и талант, чтоб познать науку. А иметь крылья и не летать, однако, польза небольшая.

— Да я исправлю тройку.

Дед развязывал щиты, а Максимка их поддерживал, чтобы не упали, и составлял к столбику.

— Отец что делает?

— С дядей Алексеем какие-то новые машины привезли. Учат трактористов работать на них.

— Ты видел эти машины?

— Нет.

— Худо живешь, Максим. Так в жизни ничего знать не будешь. В другой раз посмотри, потом мне расскажешь.

— Ладно.

Разобрали один дворик, щиты снесли в кошару.

— Деда, ты мне обещал показать живого табунщика из кости.

Максимка бросил нетерпеливый взгляд в сторону домика. Там в углу ограды стояла объемистая юрта, обтянутая кошмой. К ней от столба тянулись два провода. Это была мастерская Батомунко, и вход в нее был всем запрещен.

— Однако пойдем, погляди.

Максимка с трепетом переступил маленький порожек. В юрте было сумрачно. Дед включил свет. У Максимки дух захватило. На столе, что стоял посредине, лежали разные инструменты и что-то бугрилось под серой тряпицей. Вокруг большого стола еще несколько низеньких узеньких столиков, похожих больше на лавки. На них лежали ножи в серебряных оправах, позолоченные женские украшения, костяные трубки, рожки с позолоченными цепочками и еще какие-то штуки, которым Максимка и названия не знал.

Но больше всего Максимку поразило седло. Оно лежало на специальной подставке, точно на спине коня. Луки из мореного дерева украшены серебром. Подушка из красной кожи, на ней белый коврик. Тут же висела наборная уздечка, она вся горела при свете ламп.

— Кому это? — невольно вырвалось у Максимки.

— Ты видишь белый коврик?

— Да.

— По бурятскому обычаю белый коврик стелют самому уважаемому человеку. Седло я сделал для Баирмы. Нина Васильевна просила. Летом, когда шерсть сдадим, ягнят отобьем, праздник чабанов будет. Колхоз подарок Баирме сделает. Она заслужила.

— Ни у кого такого седла нет, — упавшим голосом проговорил Максимка.

— Тебе тоже седло сделаю. Только у батыра суровая жизнь. Таким и седло должно быть.

— Спасибо, дедушка, — у Максимки радостно заблестели глаза. — А где табунщик?

Батомунко осторожно убрал со стола тряпицу.

— Ух ты!

Табунщик на всем скаку заарканил дикого коня. Тот взвился свечой, пенистым гребнем отлетела грива, раздулись ноздри, сечет он воздух крепкими копытами. В посадке табунщика, в движении руки, каким он натянул аркан, лихая удаль.

— Это же дедушка Дашибал Мунхэ, — удивился Максимка.

— Маленько на Мунхэ похож, маленько на других табунщиков.

— Деда, а кто тебя научил все это мастерить?

Батомунко сел на табурет, рядом Максимку усадил.

— Однако по-разному люди рассказывают, — заговорил Батомунко. — Одни сказывают, было это поколений пятнадцать назад, другие спорят с ними, говорят, совсем это недавно было. Только одно правда, раньше люди не умели с металлом обращаться. Ножи и наконечники к стрелам из камня и кости делали. Потом с неба спустились девять братьев, девять кузнечных дел мастеров. Они-то и научили людей красоту в металле увидеть.