Николай Кузаков - Рябиновая ночь

— Я вас прошу приехать ко мое.

— Срочно?

— Да.

Дорогой Алексей несколько раз выходил из машины подышать. С трудом он поднялся и на второй этаж. В райкоме почти никого не было: все разъехались по колхозам. Поэтому был слышен стук машинки, телефонные звонки, но на них никто не отвечал.

Алексей зашел в кабинет Корольковой. Она читала газету, отложила ее и с любопытством посмотрела на бинты. А он кивнул ей и устало опустился на стул. Перед глазами Алексея все еще плясало пламя, колыхалось поле с пшеницей.

— Где это вас так угораздило? — сухим голосом спросила Королькова. — Не на семейном ли фронте?

— Что? — не понял Алексей.

— Что так перебинтовались?

— А-а-а, — дошло до сознания Алексея. — Да так, случайность. Я вас слушаю.

— Письмо от вашей жены поступило. Жалуется. Прочитайте, — Королькова подвинула на край стола несколько исписанных тетрадных листов.

— Что читать, я так знаю, что она может написать.

— А я вам кое-что все-таки прочитаю. — Королькова взяла листки. — Вот слушайте… «Алексей таскается с Анной Огневой. На виду у всего села распутничает. И будто никто не видит…»

Королькова пристально посмотрела на Алексея.

Алексей не любил эту недалекую женщину с двумя железными зубами впереди, видимо случайно попавшую в райком.

— Что вы скажете на это? — спросила Королькова.

— Антонина Петровна, вы когда-нибудь видели, как горит хлеб? У нас во время войны молнией зажгло одну полосу. Не верите, зерна трещали так, точно маленькие снаряды взрывались. Зерна рвутся, а женщины плачут. Я этот треск и плач до сих пор слышу.

— Вы пьяны, Отрогов? Как вам не стыдно? В такое-то время…

Алексей потрогал пересохшее горло.

— Стакан бы вина сейчас не худо было.

— Вы тут не разыгрывайте из себя Ваньку. Берите ручку и пишите объяснение.

— Писать я ничего не буду.

— Это почему? Жена клевещет на вас?

— Нет, она до этого не опустится. В ее глазах, видимо, все так. Только вам не понять ничего.

— Чего не понять? Разврата?

Алексей встал, в упор посмотрел на Королькову.

— Вы торопитесь, Антонина Петровна.

— На бюро райкома разберемся, кто торопится партбилет потерять.

— С этого и надо было начинать. До свидания.

В кабинет вошел Шемелин. Был он в сапогах, в дорожном плаще. Увидел напряженные лица, спросил:

— Что у вас тут произошло?

— Отрогов характер свой демонстрирует.

Шемелин шагнул к Алексею, кивнул на бинты.

— Ожоги сильные?

— Да нет.

— Спасибо тебе за хлеб, Алеша. — Шемелин обнял Алексея. — А теперь отправляйся домой, в постель. Завтра утром направлю врачей из районной больницы.

Алексей вышел. Шемелин сел, размял папиросу а посмотрел на Королькову.

— А что он перебинтованный? — спросила Королькова.

— Даже об этом не сказал? Отроговский характер. Отец его у меня на руках умер. Лейтенант, командир танка был. В том бою три немецких пушки смял, «Тигра» подбил, но и его танк подожгли. Отрогов вылез через нижний люк, механика-водителя вытащил. Тут его автоматной очередью срезало: три пули прошили грудь. Сам кровью захлебывается, а товарища все-таки в воронку стащил.

— Так у Алексея Петровича роман с Огневой. Можно ли такому человеку доверять колхоз?

— Таким, как Отрогов, на фронте я не рая свою жизнь доверял.

— Николай Данилович, я вас не пойму…

— Скажите, человек с пустым сердцем может броситься в огонь? Черта с два. А письмо отошлите Аюше Базароновичу. Они там не хуже нас разберутся.

Алексей сел за руль и откинулся на спинку сиденья: только сейчас возбуждение после пожара стало проходить, и он почувствовал смертельную усталость. А после разговора с Корольковой на душе было отвратительно. Алексей подъехал к магазину, купил водки и напрямик через сопки, по бездорожью, поехал на стоянку Батомунко. День уже угасал, и, хотя еще светило солнце, в распадках уже собирались сумерки. Задымились озера. Когда Алексей приехал на стоянку, солнце уже скрылось за горы. Батомунко загнал овец и отдыхал на крылечке. Чимит на летней кухне собирала ужин.

— Алеша, — обрадовался Батомунко. — Проходи в дом. Ужинать будем.

Из поварни вышла Чимит.

— Мы уже слышали, — кивнула она на бинты. — Беда-то какая. К ночи смажем ожоги тарбаганьим жиром. Мигом все заживет.

В доме зажгли свет. На столе появилась жареная баранина, лук, огурцы.

— Садитесь, — пригласила к столу Чимит Алексея и Батомунко.

Алексей принес водку, по рюмке налил Чимит и Батомунко, себе — стакан.

— За ваше здоровье. — Алексей осушил стакан. Чимит с Батомунко переглянулись. Они никогда не видели, чтобы Алексей так пил водку.

— Ты ешь, Алеша, — подвинула баранину Чимит.

— Спасибо.

Алексей съел ломтик огурца.

— Дома-то у тебя как? — спросил Батомунко.

— Нет у меня больше дома, Батомунко ахай. Все развалилось.

— Может, еще все наладится? — проговорила Чимит.

— Нет, мать. Думал я добреньким прожить жизнь. Никого не хотел обижать, а обидел всех. Ни за что ни про что Кате жизнь переломал. Свою душу испачкал. Анну на позор всему селу выставил. Дочь без отца оставил.

Батомунко с Чимит с сочувствием смотрели на Алексея. Они любили его и гордились тем, что именно их приемного сына выбрали председателем.

— Однако ты сегодня шибко уморился, — увел разговор Батомунко. — Хорошо поспать надо. Взойдет солнце, мысли светлые родятся.

— Солнце-то придет, только вот душа от этого светлей не станет.

С улицы донесся гул мотора. Через некоторое время в дом вошел Арсалан, поздоровался с родителями и остановился возле стола.

— Так… Гуляем…

— Выпей со мной, Арсалан.

Алексей потянулся к бутылке. Арсалан отстранил его руку и бутылку выбросил в окно.

— Душа болит, Арсалан. — Алексей неуверенным движением расстегнул ворот рубашки.

— У него душа болит, — сверкнул глазами Арсалан. — А у Кати не болит? У Анны не болит? А у отца с матерью душа не болит? — Арсалан кивнул на Батомунко и Чимит.

Алексей опустил голову на грудь.

— Его там люди ждут, а он убежал в степь и водку хлещет.

— Что же, по-твоему, мне и выпить нельзя? Да?

— Нельзя, Лешка! На то и крылья даны орлу, чтобы летал. Тебя народ за человека принял, поверил тебе, пошел за тобой. Сама Нина Васильевна дорогу уступила. А выходит, мы перепелку за сокола приняли. Ты же нас всех обманул. Вспомни-ка нашу клятву. Или ты забыл ее?

Нет, этой клятвы Алексей не забыл.

…Онон. Лето. На берегу реки горит костер. Возле него сидят Борис, Арсалан, Алексей. Вдали полыхают зарницы, а мальчишкам кажется, что это где-то бьются их отцы и братья с фашистами. Борис взял нож и острием надрезал палец. Выступила алая капля крови. У Бориса побледнело лицо. Он смотрит на зарницы и говорит: