Николай Павлов - Горячее лето

Рисунок сделан ярко, движение передано мастерски.

Идет завершающая работа над очередным номером стенгазеты: наклейка статей и рисунков, надписывание заголовков. Мане Веткиной помогает Тоня Мироненко.

Газета им нравится. Труд затрачен не напрасно. Номер получился содержательным, злободневным. Оформлен со старанием, со вкусом. Особенно удался отдел сатиры. Первое место в нем занимает карикатура на Петра Проскурина.

— Жестокая карикатура, — говорит Тоня.

— Ядовитая.

Они продолжают клеить, писать цветными карандашами. Из-за стены слышится музыка — там занятие струнного кружка. В другой комнате репетируют пьесу. Кто-то яростно барабанит на пианино.

Сегодня Маня взволнованна. Первый номер! Наверное так чувствует себя начинающий поэт, читая свое первое напечатанное стихотворение. В газете — жизнь молодежи. Здесь все должно быть острым и правильным. Обязательно правильным. Ошибки могут болезненно сказаться на людях, на ее товарищах, друзьях.

А друзей за несколько месяцев жизни в этом сибирском городе она приобрела много. Никогда еще у Марии не было столько друзей — сослуживцы в управлении, строители завода и поселка, трубопрокатчики, клубный актив… В газете все от начала до конца о своих, о знакомых — и плохое, и хорошее.

Сквозь шум вечернего переполненного людьми клуба до Марии доносится знакомый голос. «Он пришел, он поет», — стучит сердце.

— Обидная картинка, — снова возвращается Тоня к карикатуре на Проскурина.

— Но ведь правильная? У него не только снижение, он руки опустил — вот что плохо. Заявление об увольнении пытался подать — Березов отговорил.

— Правильная… Как сказать…

— Ну, хорошо, Тоня. Я думаю, ее надо переместить вниз.

— И верно.

— Отклеивай, решено.

Тоня с трудом отодрала верхний и нижний рисунки, поменяла их местами.

Через несколько минут девушки опять заговорили о злополучной карикатуре.

— До чего же она обидная, Маня! Как на грех, и нарисована-то лучше всех.

— Обидная — ничего. Ведь справедливая?

— Сомнительно… Тревожит она меня. Петька в сущности не виноват.

«А кто виноват? — чуть не сорвалось у Марии с языка. — Карпов виноват, Хазаров, руководители стройуправления».

Дружба девушек перешагнула ту грань, до которой еще таятся друг от друга сокровенные движения души. Вскоре после знаменательного вечера самодеятельности Тоня сказала подруге о своих чувствах к Владимиру Карпову. Мария призналась, что он ей тоже нравился. Но с некоторых пор, по молчаливому согласию, девушки в разговорах между собой перестали упоминать его имя.

Мария готова сердечно посочувствовать подруге, но как это сделать, чтобы не прибавить ей боли? Счастье не имеет права уйти от человека, а человек не должен его упускать… Она снова слышит голос Федора Костюка. Он поет «Катюшу», но лучше всего ему удаются народные раздумчивые песни.

— Маня, — не подымая головы от газеты, говорит Тоня, и голос ее странно вздрагивает, — давай меня вместо Петьки поместим.

— Что, что?

— В прошлый месяц участок обязательство провалил.

— Но все-таки план-то был выполнен. Несправедливо. Как редактор, я решительно возражаю.

— И про Петю совсем несправедливо. Пойми, Мария…

— Хорошо, — решительно говорит она, — уберем?

— Уберем! — просветлев, восклицает Тоня и сразу же принимается отклеивать самую выразительную карикатуру.

Порой происходят незначительные на первый взгляд события, но в них незримо присутствует особый смысл. В такие минуты люди неожиданно приходят к смелым решениям.

— Хочешь, Тошка, я поговорю… с ним? Всерьез?

Наступила пауза. Тоня не спрашивала — с кем и о чем поговорить. Это было ясно.

— Нет, — твердо ответила она. — Сегодня я пойду в кино с Вовками. Пойдем, Маня, с нами, а?

Та, теперь уже не терявшая ни на секунду голос Федора, отрицательно тряхнула головой.

— Напрасно. В сущности, Вовки — хорошие парни. А что, неужели свет клином на одном сошелся? Интересных людей по земле ходит много. Стоит только поискать.

Через день после назначения Карпова Ивянский пришел на Степной и пробыл там с утра до вечера.

Фигура Ивянского в белых, тщательно выутюженных брюках, в шелковой рубашке без единого пятнышка резко выделялась среди посмуглевших, запыленных строителей в выгоревших блузах и майках. Он ходил, как белый голубь в стае сизых. Он ничего не предлагал, только смотрел и слушал, как посторонний. Будто не инженер, а художник пришел из студии на стройку — понаблюдать и набросать эскиз с натуры.

Зато Владимир не уставал развертывать перед ним свои проекты. Подчас он был несдержан и бранил себя за излишнюю горячность.

Должно быть, этот день усилил сомнения Ивянского, увеличил его осторожность. Вечером они пришли в конторку, и главный инженер, расположившись за хазаровским столом, быстро перебрал бумаги.

— Вот эти документы не терпят отлагательства, — сказал он, указывая на стопку отобранных бумаг.

— А этот? — не утерпел Карпов, ткнул пальцем в стекло, под которым лежал так и не подписанный Хазаровым график поточного строительства четырех домов. — Когда-то вы его смотрели.

— Возьму. Почитаю внимательно.

Кроме графика, Ивянский унес с собой еще целую кипу бумаг — дополнения к графику, предложения рабочих, чертежи и расчеты.

— Не задержу. Завтра верну, — сказал он суховато, точно подчеркивая, что никаких обязательств брать на себя не хочет.

Назавтра он возвратил Карпову все материалы без единого слова и сразу ушел на стройку. Владимир поглядывал на него издали и видел, что Ивянский временами вынимает блокнот и что-то быстро записывает. Впрочем, долго наблюдать было некогда — кругом ворох срочных дел.

Перед обедом Ивянский подошел к нему и, бросив испытующий взгляд, неожиданно спросил:

— Что ж вы предлагаете?

Владимир опешил. Что он предлагает? Как будто это неясно. Немедленный перевод всех работ на поточно-скоростной метод по способу строительного конвейера — вот что он предлагает.

Карпов высказался начистоту и встретил сопротивление. Оно было совсем иного рода, чем у Хазарова. Это было, так сказать, «мягкое сопротивление». Владимир бросал горячие слова, однако они не имели желаемого успеха. Точно бил он боксерскими перчатками по тренировочной груше, а та, отскочив, упрямо возвращалась на прежнее место.

Инженеры словно испытывали один другого: а кто же ты, в самом деле, такой? Чего же ты хочешь и что можешь?

— Хорошо, — заговорил Ивянский после минутного молчания. — Давайте примем ваши планы, как говорится, «за основу». Только имейте в виду: править будем безжалостно. Привлечем специалистов из управления. Чтобы профессионально, а не по-любительски.