Николай Павлов - Горячее лето

К Карпову подошел кузнец Долинин.

— Вселяетесь? — спросил его Карпов.

— Нет, очередь не дошла. Просто пришел посмотреть. Вижу, напрасно бранил вас на собрании.

— Нет, не напрасно. Впрок пошло.

— Так, так. Наперед будем знать, что вам впрок, — весело усмехнулся кузнец.

Владимира не покидало широкое, хмельное чувство успеха. Первые дома в жизни… Первые! И, говорят, неплохие. Поставили дом, обули, одели, нарядили и в жизнь выпустили. Живи, дом, вместе с людьми, на радость им! Много лет живи — не старей.

В одной из квартир Владимира встретила девочка лет шести, в светлом платьице, с куклой в руках.

— Мы переехали, — сказала она доверительно. — А вы наш сосед, да? Хотите, покажу нашу квартиру?

Карпов пошел за девочкой, тонконогой, тонкорукой, вскормленной военным недоеданием.

Девочка с деловитым видом рассказывала:

— Это кухня. Вот это, которое блестит, — плита. Здесь мама будет пирожки печь. А раньше у нас плита была некрасивая. Черная.

— Ну, экскурсовод, веди дальше, — сказал Владимир.

— Чего? — не поняла девочка, но, не дожидаясь разъяснений, толкнула дверь, окрашенную белой эмалевой краской. — Это ванная называется. В старой квартире ее совсем-совсем не было… Идемте сюда. Смотрите, какое окно!

В широкое окно врывался свет. Блестела на полу золотистая охра. Владимир понял, что девочке никогда еще не приходилось выглядывать на улицу через такое большое окно.

— Как в праздник! — громко, весело засмеялась девочка. — А это моя мама. У нас еще есть бабушка и дедушка.

В дверях стояла женщина с тяжелым узлом волос на голове. Она тоже была худой. Улыбка скрадывала ее бледность и усталость.

— Мама, ты знаешь, этот дядя — наш сосед! — закричала девчурка.

«Есть дедушка… А отца она, наверное, и не видела. Только карточка в рамке: стриженый, в солдатской гимнастерке, почти мальчишка».

— Простите, я нечаянно обманул вашу дочку, — сказал Владимир. — Я строитель.

— Вы… так спасибо вам, товарищ! Милости просим в гости. В самом деле… Шурочка, включи чайник. Сумеешь?

— Смотри, мама, как еще сумею!

Неведомое прежде чувство захватило Карпова. Он внес в жизнь этих славных, горем пытанных людей капельку светлого счастья.

— Нет, нет. Что вы!

Он подошел к окну и увидел лицо Тони. Очень близко. Показалось, что она хотела улыбнуться, но он не был уверен. Не успел разглядеть, Тоня исчезла в праздничной оживленной толпе.

Он вышел на улицу. По новенькому асфальту со звонам, с треском, с гиком гоняли мальчишки на самодельных самокатах.

Ивянский прибыл в обеденный перерыв на машине — первый признак, что ему очень некогда. Владимир хотел сразу пойти навстречу, но внимание привлек разговор за углом и заставил остановиться. Говорили двое. Они, видно, закусывали. Фразы следовали одна за другой с большими интервалами.

— Выжили Петровича.

— В отпуск ушел.

— Не-ет. Я слышал, этот молодой специалист его — того… А сам на это местечко уселся.

— Не должно быть. Этак я каждый месяц буду полста терять!

Чей это голос, хриплый, как говорят, «пропитой»? Ах, да, конечно, это — Третьяков, плотник, недавно пришедший на стройку, но уже допустивший крупный брак. Владимир распорядился удержать из его зарплаты пятьдесят рублей.

— У него в управлении — рука, — зашептал второй голос. — Мироненко его в зятья прочит. Понимай, что к чему!

Карпов рванулся с места. Оскорбленная гордость не позволила ему выйти к разговаривающим. Он спешил прочь, подальше о грязной сплетни. Он испытывал отвращение, чувство гадливости — такое, какое бывает, когда, купаясь в пруду, попадаешь в тину у берега со скользкой лягушачьей прозеленью.

Ивянский встретил Карпова коротким рукопожатием.

— На полчаса. Чрезвычайных происшествий нет?

Главный стал теперь бывать на поселке реже.

— Растворомет у штукатуров снова отказывает, — сказал, подходя, Иван Агафоненко.

Ивянский сейчас же принялся объяснять устройство аппарата, причины неполадок.

— Ясно, товарищ главный инженер, — сказал Агафоненко. — Дошло! Теперь я сам могу растолковать так, что всякий школьник поймет.

Владимир слушал Ивянского и чувствовал, что их взаимные сомнения ушли в прошлое. Совсем еще недавно главный инженер представлялся ему блестящим и холодным специалистом, которому дорога и люба техника сама по себе. Досадное заблуждение!

В августе поспели помидоры. Никогда в жизни северянину Карпову не приходилось видеть столько помидор сразу, как здесь на городском рынке. Они лежали на дощатых прилавках горками, грудами и даже искусно выложенными пирамидами — один к одному, то пунцово-красные, то густо-оранжевые. Попадались даже бело-желтые с каким-то персиковым, что ли, оттенком. И в каждом играло солнце. Напоенные щедрым солнцем, крутобокие, тугие, они приковывали взгляд. Так и чудилось, что скопившийся в них сок вот-вот брызнет сквозь лакированную кожицу.

Вот тебе и Сибирь! Та самая Южная Сибирь, о которой институтские остряки при распределении говорили, что они предпочитают ей пусть Северную, но Украину. Летнее солнце здесь ничуть не холоднее украинского.

Правда, яблоки ютились на прилавках, как бедные родственники. Это были мелкие, не крупнее грецкого ореха, полудички, называемые здесь ранетками. Настоящих яблок, проделавших солидное путешествие из Алма-Аты, Ферганы или Ташкента, было мало, и стоили они баснословно дорого.

Владимир обходился помидорами. Он ходил в воскресенье между торговыми рядами, выбирал самые соблазнительные на вид плоды, немного переплачивал, чтобы похвалиться матери: «Смотри, каких чудес я накупил!» Зная, что мать очень любит грибы, он приценивался к боровикам, подберезовикам и маслятам. Потом приметил женщину в опрятном фартуке, перед которой стояли, как в магазинной витрине, кастрюли и банки со снедью. Тут не было ничего свежего, а только соленья и маринады. Владимир с удивлением смотрел на все это и слушал неторопливые, приветливые объяснения и приглашения хозяйки. Глаза разбегались.

Шинкованная капуста, белая и с морковными кружочками, и подкрашенная свеклой, и сдобренная клюквой. Огурчики-малоростки любительского посола, с укропом, со смородиновым листом, с кореньями и еще бог знает с чем. Красные, аккуратного размера соленые помидоры в рассоле без единой морщинки, как будто только что с грядки… Все первосортное.

— Попробуйте, к чему душа лежит. Отведайте груздочков. Попомните слово: хочь женке, хочь теще по нраву придут.

В эмалированной кастрюле лежали белые рядовые грузди, а в стеклянной банке — молодняк, пятачок к пятачку, ни крупнее, ни мельче.

Владимир невольно потянулся к груздям, но тут подошел Егоров с кошелкой, настойчиво потащил его за рукав и увлек от прилавка.