Николай Павлов - Горячее лето

Справа, сверху слышится ломкий знакомый голос:

— С приездом, Платон Петрович! Вопрос к вам есть серьезный. Можно?

Петр Проскурин сверкнул крупными белыми зубами.

— Карпову вопросы задавай. Я… в отпуске, — буркнул Хазаров.

Может быть, и не долетели до каменщика его слова, но парень понял и замолчал.

«Никто не бежит навстречу. Все заняты», — горько подумал Платон Петрович. И словно в ответ своим мыслям он увидел спешащего от экскаватора Карпова. «Рад? Притворяется!» — мелькнуло в голове Хазарова, и он резко свернул в сторону. Карпов догнал его.

— Приветствую, Платон Петрович!

Хазаров смотрел на протянутую руку, а не в лицо. Он осторожно положил свою широкую ладонь в ладонь Карпова, точно от рукопожатия ожидал подвоха.

— Слышал, кое-что интересное привезли, Платон Петрович, — сказал Владимир, с тревогой замечая, что молчание сразу становится тягостным.

— Слухи… Уже пошли слухи…

— Мне Березов рассказывал, — продолжал Карпов, опасаясь, что разговор может окончиться двумя фразами. — Но…

— Сомневаетесь? Ну что же… Там тоже сомневались.

— Может быть, пройдем в конторку?

— Нет, — поспешно и резко ответил, как отрубил, Хазаров.

— Ну, все равно — здесь.

Платон Петрович не сдвинулся с места и не сделал ни одного жеста в продолжение всего разговора. Почувствовав, что Карпов искренне заинтересован, он сухо и коротко изложил существо новинки. Потом, оглядевшись вокруг, спросил:

— Вы сами… Все сами?

— Все вместе, коллективно.

— Понятно, — неопределенно сказал Хазаров. Беседа оборвалась.

…На другой день Хазаров пошел в стройуправление. Встречаться с Боровым или Ивянским, пославшими его в разгаре строительного сезона в «отпуск», не хотелось.

Начальник технического отдела говорил с ним без энтузиазма. На предложение — попробовать применить бесцементные шлаковые камни — он отозвался неопределенно: не лишено, дескать, интереса, но — очень сомнительно… Платон Петрович вышел от него обескураженный. «Не доверяют, — думал он, вздыхая. — Осилю сам. Обязательно. Силенка есть. Докажу! Рановато Хазарова в расход списывать».

Хазаров жил тяжелой, двойной жизнью. Идея увлекла его. Она ободряла, поднимала дух. А все остальное было горьким, как полынь.

На строительство домов он теперь приходил только-вечерами. Появляться днем было невмоготу. Ему все-таки не хотелось сразу сдаваться. «Надо еще посмотреть, в какую копейку влетит государству эта конвейерная роскошь», — думал он и шел в свою одинокую комнату считать. Цифры неизменно восставали против него. Тогда он начинал придираться к качеству, кропотливо выискивал изъяны в кладке и штукатурке, пока не убеждался, что строят лучше, чем прежде, а отделка квартир просто добротна.

А Карпов ходит на стройке спокойный, уверенный. У него десятки новых планов. И, должно быть, нет ни одного такого, которого он не мог бы осуществить.

Однажды Березов свел Хазарова с Мироненко. Секретарь живо допытывался о тонкостях привезенной Хазаровым новости. Потом попросил подготовить доклад к совещанию инженерно-технических работников стройуправления.

— По-видимому, следует поставить эксперимент, испытать стенку на прочность и устойчивость, проверить ее теплоизоляционные свойства, — заметил Мироненко.

— Хорошо бы! — воскликнул Хазаров. — Для сложного опыта у нас знающих людей нет.

— А Карпов? — Мироненко смотрел на собеседника так, как будто он назвал самую обыкновенную, безобидную фамилию. — Нельзя ли его позвать сюда?

Хазарова покоробило. Он никак не ожидал такого поворота. Снова в его жизнь вторгнется этот человек. Нет, это невозможно.

Хазаров хотел возразить, но язык не поворачивался. Уж очень прямо смотрел ему в глаза Мироненко. Ни капли фальши не слышно в его голосе.

Мироненко встретил Карпова словами:

— Платону Петровичу необходимо провести опыты со стенкой нового типа. Он просит вас помочь.

Хазаров сделал неопределенный жест, точно защищался от удара или вытирал со лба пот.

— У меня возражений нет, — сказал Карпов.

Наступил такой вечер, когда Федор Костюк объявил о своем решении навестить отца и позвал с собой Маню Веткину. В этот вечер они в клубе много занимались вместе: он пел, она аккомпанировала. Вечер, тихий и ласковый, входил в комнату через распахнутое окно. Он будил добрые чувства. Что было неясным, становилось отчетливым, определенным.

Маня не согласилась. Она не могла согласиться. Смятенная, она оставила Федора и поехала к Тоне Мироненко. Непременно надо было с ней поговорить.

У Тони сидели Вовки-спортсмены. Они собирались в кино на последний сеанс.

— Утащим? — сказал Вовка-шатен.

— Утащим, — ответил блондин.

И они вместе с Тоней утащили в кино Маню. Смотрели несмешную комедию. Маня плохо понимала действие, только из вежливости односложно отвечала на замечания и остроты соседа. Она с нетерпением ждала конца картины. Когда выходили из кинотеатра, она попросила Тоню спровадить ребят. Потом она рассказала ей все-все: про Ольгу Черемных, про Костюка и Лещинского, про сегодняшний разговор в клубе. Она просила совета.

— Бывает же такая любовь, — задумчиво промолвила Тоня. — Но и она не вечная. Федор теперь любит тебя.

Тоня, не скрывая боли, сказала, что Володя Карпов на большое чувство не способен, что дело ему дороже, чем человек. Разве не так? Маня ждала совета, а получалось, что она сама должна была советовать. Любовь эгоистична.

— Напрасно ты с Вовками, Тоня…

— А что мне делать? Руки заламывать? Подкарауливать на перекрестках?

— Надо добиваться своего.

— Формула правильная, да как решать ее — неизвестно.

— Тошка, ты пессимистка!

— Ничего подобного. А унижаться вовеки не стану.

…Следующим вечером Федор был мрачнее тучи. Он сказал:

— Впредь не советую развлекаться с этими мальчишками.

Маня ничем не выдала своего ликования: он ревнует! Он любит!.. Она твердо сказала, что ехать в деревню не может, а вот когда наступит время ее первого отпуска, она пригласит его в Ленинград.

В клубе они не пели. В этот вечер они пели на реке, в лодке.

Шестидесятилетие штукатура Черемных отметили торжественно. Березов произнес простую, прочувствованную речь без бумажки, вручил адрес в дерматиновом переплете и радиоприемник из лучших, что можно было достать в городе при содействии самого Борового. Затем была шумная гулянка дома, на которую хозяин пригласил старую гвардию, Березова и Карпова. Карпов приятно удивился, увидев, что элегантная и обходительная секретарша Ольга — дочь «нашего» Черемных.

Она сказала:

— Наверное, мне придется вас развлекать. Седобородые после второй стопки в историю ударятся.