Альберт Карышев - В День Победы

«Хоть бы поскорее ушел, — подумал доктор. — Вот настырный дедок». Капитан опять усмехнулся и подумал: «Этот орешек не прост. Но я возьму измором. Я объявляю осаду».

Он ушел, а за дверью показал в сторону кабинета язык. Он пошел по улице, заложив руки за спину. У него было много знакомых, и он часто приподнимал фуражку, но не останавливался. Капитан отправился к заливу, но подальше от того места, где стояло здание агентства «Арктика». В Ледоморске лето не такое уж холодное, как думают, и там есть пляж, и кое-кто купается; Семенов спустился к пляжу; на влажном песке стояли разноцветные грибки, хотя их можно было не ставить — все же лето в Ледоморске не такое и жаркое, и сейчас под грибками сидели в одеждах. Капитан сел под грибок и стал смотреть на залив. У него прекрасно сохранилось зрение, и он прочитал названия пароходов на рейде. По противоположному берегу тянулись причалы со штабелями досок, и там тоже стояли пароходы: груженые или порожние — у этих ватерлинии кирпичного цвета поднимались над водой. От залива пахло несвежей рыбой, водорослями и соляркой. Кое-где колыхались черные торцы бревен-топляков. Дул ветерок, и становилось зябко. Капитан долго сидел под грибком и к вечеру остался на пляже в одиночестве. Рейдовые суда несли на флагштоках советский и иностранные флаги, и те, что несли советский флаг, были ему знакомы, и среди их капитанов имелись друзья. Когда солнце село и от залива потянуло настоящим холодом, флаги стали опускаться, а на их месте зажигались фонари. Один пароход двинулся к морю и загудел. Огни зажглись по всему рейду и на лесных причалах; вода посреди залива осветилась, а у берега она была темная и поплескивала на песок. Капитан встал и отправился домой. По дороге завернул в агентство, и старый матрос, служивший сторожем, узнал его и пустил посмотреть карту рейсов. Они покурили и обсудили карту. Суда плыли в далеких морях, и капитан видел, как они плыли, и слышал работу машин; суда приветствовали друг друга флагами и гудели, чтобы не столкнуться в тумане; они плыли по голубым и гладким морям под чистым небом или сопротивлялись тяжелым волнам при хмурой погоде; но лучше всего он видел, как они пробивались через полярные льды ночью: льды были белые, а небо черное, и в небе — белые звезды. «Вот как получается», — сказал он сторожу. «Конечно…» — ответил матрос и пожал плечами. Капитан оставил ему папиросы. Стало совсем темно, и в городе тоже зажгли электрический свет. Пал туман, и фонари на столбах и лампочки в окнах светили, будто заключенные в целлофановые пакеты. Тот, кто бывал в Ледоморске, знает, что там еще сохранились тротуары из досок, прибитых к сваям, но главную улицу заасфальтировали и выстроили на ней многоэтажные дома, хотя это было сделать непросто, потому что весь город стоит на сваях. По главной улице гуляла молодежь.

Капитан медленно дошел до дома и сначала позвонил себе, потом открыл дверь английским ключом. Ему навстречу явился Марс, потянулся, сел, обмотав себя хвостом, и мяукнул вполголоса. «Что, Марс, — сказал капитан, — ты, я вижу, не проголодался. Балует тебя тетя Лиза. Нехорошо такие сахарные кости бросать».

Он взял кота на руки и прошел в комнату. Ему тоже пора было перекусить, да поплотнее, и в предчувствии, что тетя Лиза не забыла и про него, он заглянул на кухню. «Она хорошая женщина, — сказал он. — Она знает, что я люблю печеночный паштет и жареную картошку с помидорами». Он достал из шкапчика бутылку и налил в стакан водки, но поднял стакан и вспомнил доктора и сказал себе: стоп, у тебя еще не все потеряно, но ты можешь потерять. «У меня не все потеряно, — объяснил он коту. — Врачей надо слушать. Они тоже неплохие люди. Лучше я буду делать то, о чем им вру: пить пиво и закусывать рыбкой». И он слил водку назад, стараясь не пролить ни капли.

Поужинав, он сел в комнате на диван, скинул ботинки и ноги в простых носках с подтяжками поставил на шкуру белого медведя. Медведь лежал, распятый четырьмя лапами, оскалившись и вытаращив глаза. Со временем шкура пожелтела и облезла. Однажды в ней заводились блохи, и капитан обвинял Марса. Он поглаживал кота от ушей к хвосту; кот дремал у него на коленях, подогнув передние лапы под брюшко. С некоторых пор капитан зажигал по вечерам только настольную лампу. Лампа направляла свет вниз, и в комнате был полумрак; стены, задрапированные хорошими коврами, приглушали звуки соседних квартир — и ему все это нравилось. Он имел телевизор, но включал его редко. Размышления в одиночестве стали для него потребностью, и он мог размышлять часами. Мысли его близко подходили к философским, потому что он был старик и умел обобщать отдельные случаи. Они боятся, что я умру на работе, — это факт, думал он. Только люди умирают там, где их застает смерть, и что бы вышло, если бы взялись гадать, где кого смерть застанет? «Что бы тогда получилось, Марс?», — спросил он, но коту было все равно, и он мурлыкал. Ничего бы не получилось, было бы глупо и смешно. А если подойти к этому вопросу с другой стороны, то многие умирают дома; значит, если бы я умер на пароходе, то, можно сказать, я бы умер у себя дома. «Только я не собираюсь, — подумал он. — И не знаю, что они прицепились. В общем, я здоровый. И главное, еще могу хорошо делать дело».

Тетя Лиза открыла дверь своим ключом. Она была в белом халате, потому что собиралась в ночную смену.

— Добрый вечер, — сказал Семенов, на что она ответила:

— Я давеча купила паштет.

— Я его слопал. Все, что ты приготовила, слопал. Спасибо, тетя Лиза.

— Дьяволу твоему черному костей дала, — сказала она. — При мне не жрет и погладить никак не дается, норовит выцарапать глаза. Ты его привяжи на цепь, он будет стеречь дом не хуже собаки.

Капитану не хотелось, чтобы она спрашивала, куда он уходил днем. Он включил телевизор, и они вместе сели на диван. Тетя Лиза взяла из кармана горсть семечек и отсыпала Семенову. Марс зашипел и ушел от них, «Куда ты ходил такой парадный?» — спросила тетя Лиза. «В поликлинику», — ответил капитан. «По какому делу?» — «Выписывать больничный». — «Зачем врешь? У тебя пенсия». — «Ходил проситься на работу», — сказал капитан; старушка покачала головой и сказала: «Ты бы лучше дома сидел и семечки грыз. Хочешь, будем вместе грызть и в телевизор смотреть».

— Я своего добьюсь, — сказал Семенов. — Мне дома тошно, потому что я мастер.

— Чай, ты капитан.

— Поэтому и мастер. Матросы так нас называют: капитанов мастерами называют, стармехов — дедами. Много на пароходе всяких названий.

— А, — сказала тетя Лиза и спросила, не набралось ли у него грязного белья, а то она возьмет постирать. Он ответил, что нет, не набралось. Тогда тетя Лиза взяла и пришила ему пуговицу на кителе.

Проснувшись на следующее утро, он не стал тянуться в постели — когда у человека есть цель, он не должен лежать, если даже позволяет время, а он должен подняться и сделать зарядку, конечно, в семьдесят лет не просто задирать ноги, но это необходимо, чтобы укрепить тело и дух, и после этого необходимо раздеться и встать под душ, как бы ни была холодна вода, наконец, покрякивая, растереться махровым полотенцем, побриться, почувствовать себя моложе и приобрести хорошее настроение. Потом он вскипятил кофе и выпил чашку, надел китель и отправился к доктору. Последовало то же. Зорин не подал вида и серьезно и добросовестно применил стетоскоп и измерил у капитана давление крови. «Посмотрим, чья возьмет, — подумал Семенов. — Я не могу идти напролом, но уморю вас осадой». Доктор боялся смотреть ему в глаза. Сестре опять хотелось плакать. «Я хорошо себя чувствую, — повторил Семенов. — Вы должны меня выпустить». — «Я не могу этого сделать», — сказал доктор. «Чего вы опасаетесь?» — «Я просто не имею права». — «То, чего вы опасаетесь, может случиться не только в море. Например, сейчас. Или — когда пойду по улице. Вы думаете, это меня устраивает?» — «Я не имею права», — сказал доктор.