Альберт Карышев - В День Победы

— Ответь мне на такой вопрос, — приставал Король.

— Нравится, — ответил Кот. — Тебе вот трепаться нравится, а мне воровать. Тебе воровать уже разонравилось. Я еще на рынке заметил, какая у тебя сделалась рожа.

— Может, треснуть между глаз?

— Ну, трескай.

— Не пей из горлышка, — заметил Королю Балда. — Закуси вон луковкой.

— Тебе тоже нравится? — спросил Король.

— По совести говоря, мне наплевать. Мне никого не жалко. Ты мне тоже здорово не нравишься. Кот не нравится. Мать не нравится. Я не нравлюсь. И пить не нравится. Если еще будешь трепаться, я сам тебе тресну…

Король захотел подняться, но опустился на четвереньки и так стоял, покачиваясь; он держал бутылку за горлышко, язык его стал заплетаться, и он невразумительно забормотал:

— Я говорю: он зараза… Ты тоже зараза… Я тоже зараза… Дай я ему двину поллитрой… Стукни меня по спине, я икаю…

— Готов, — сказал Балда.

Кот подошел к Королю и, наступив ему каблуком на запястье, выдавил из его пальцев бутылку.

— Я тебя спать положу, — сказал Балда, — и пиджак дам под голову.

И он опрокинул Короля на спину, но тот вцепился ему зубами в татуированную кисть и опять начал подниматься на четвереньки, упрямо повторяя:

— У меня такое желание… Дайте, заразы, бутылку… Я этому хочу дать между глаз… Чтоб брызги полетели…

— Оставим его здесь, — сказал Кот и, подстелив газетку, сел. — Ему кисель надо пить, — заметил он, — через марлю. А воровать ему нельзя — он добрый.

— Заразы… — бормотал Король, облизывая почерневшие губы. — Бабка говорит: «Батюшки! Сыну-красноармейцу хотела гостинец купить, а они деньги сперли…» Бабка на мать похожа, в этом все дело… Мне мать нужна… Бабка на мать похожа…

— Перестань, Король, — хмуро произнес Балда.

Он держал его за воротник, посасывая укушенную руку.

Король стал рваться подобно цепной собаке, и Кот привстал и, не особенно размахнувшись, ударил его снизу по лицу.

Король шмыгнул носом и заплакал. Кровь засочилась у него из обеих ноздрей и потекла по подбородку. Балда потащил его за воротник в сторону, где у могильной решетки выросла мягкая трава, нащипал травы и приложил к носу Короля.

— Это мне тоже не нравится, — сказал Балда. — Ступай к чертовой матери. Лежачего бить не дам.

Король, всхлипывая, стал просить:

— Не бейте меня, братцы… Отпустите…

— Сам лезет, — сказал Кот.

— Лучше уходи, Кот, — сказал Балда. — Я с ним посижу, пока он не успокоится. Не ковыряй финкой землю. Не тупи ее…

На свежем воздухе Король начал приходить в себя. Он провел пальцами под носом и тупо уставился на кровь. Он обронил кепку и вывозил брюки, его пышные волосы намокли и слиплись на лбу и ближе к темени поднялись клочьями. Сообразив, как надо себя вести, Король притаился на земле. Балда стал цепляться за его воротник слабее и возбужденно заговорил с Котом. Он смотрел на их ноги и различал того и другого по сапогам: у Кота были высокие офицерские, а у Балды — штатские, красноватого оттенка, с отогнутыми голенищами. Две пары сапог топтались перед ним. Король несколько оправился, но не подавал виду. Принадлежавшие Коту сапоги шагнули и остановились возле самого лица Короля. Кот взял его за волосы и заглянул ему в глаза. Король схватил его за ноги и уронил, вцепился ему в горло, и Кот стал задыхаться, а Балда засуетился рядом, пытаясь их разнять. Кот держал финку Балды и в отчаянии пустил ее в ход; движение, которое он произвел, было едва заметным, но финка воткнулась в живот Короля полным клинком, и он застыл на секунду, будто замороженный. Ощутив инородное тело, Король закричал, вынул из живота финку обеими руками и повалился ничком, царапая землю. Он приподнялся и внятно произнес:

— Кот меня зарезал.

Затем потерял сознание, и из травы на его щеку стали переползать муравьи.

Дальше Король написал в своем романе так:

«Я раньше думал, что надо говорить «ро́ман», а учительница велела говорить «рома́н». Учительница во время урока окликает меня:

— Королев, встаньте. Вы чем там занимаетесь?

Я говорю:

— Не видишь, ро́ман пишу?

— Я не знаю, что вы пишете, поэтому и спрашиваю.

— Ро́ман пишу, — опять говорю я.

— Вы в самом деле пишете рома́н?

— Ро́ман про свою жизнь, — отвечаю я со злостью, потому что ученики на меня смотрят.

— Надо произносить рома́н, — говорит учительница.

— Не один черт?.

— Нет, не один. И не надо отвечать мне грубо. Я хотя не очень старая, но не говорите мне «ты».

— А тебе можно?

— Разве я вам говорю «ты»?

— Им вон…

— Они дети, а вы юноша. Удивительно, что вы пишете роман.

— Пишу. Чего тут такого?

— Очень интересно. Я еще никогда не видела писателей. Почему вы пишете именно роман?

— Вам что за дело?

— Я не знала, что вам нравится писать.

— Мне больше ничего не нравится. Еще нравится читать книжки.

— Что же вы прочли?

— Мне нравится про шагреневую кожу писателя Бальзака и «Милый друг» французского писателя Ги де Мопассана.

— Странный вы человек, Королев. А уроки по литературе не учите.

— Скоро начну, — говорю я.

— Можете сесть.

— Уже сел, — говорю я.

— Очень странный вы человек, — говорит учительница и просит у меня тетрадку, где я писал роман. — У вас тут есть неприличное выражение. Когда будете редактировать, непременно вычеркните, — сказала она; и ученики заржали; а мне было неловко, что смеются надо мной, над переростком, которому надо работать, а он учится в пятом классе. Я бы пошел работать, но после больницы стал слабый и боюсь, что меня кто-нибудь толкнет. В детдом я сам попросился, в другой. А с базарами я с тех пор «завязал». Как я думаю, Коту когда-нибудь обеспечена «вышка», а Балде лет пятнадцать. Если они тоже не «завяжут». Может, они будут кругом хорошие и передовые; я на них злой, а если разобраться, на кладбище-то все было по пьянке… Сам я хочу сделаться моряком. Как совсем поправлюсь, попрошу, чтобы взяли. Люблю я еще романы писать, только бывает, что нравятся слова шиворот-навыворот, к примеру, «нибудь-когда», а не «когда-нибудь». Вот какое дело…»

Поезд еще не сбавил скорости. Он словно боялся опоздать ко времени. Шатуны паровоза бешено крутили ведущие колеса, вагоны покачивались и перестукивали в сцеплениях. Против Королева в купе сидела молодая женщина, и они вместе смотрели в окно. Маленькая рука женщины, с кольцом на безымянном пальце, легла на столик и потянулась к его руке, обрамленной белым манжетом. С полного хода поезд вылетел на мост. Железный гул сопроводил движение по мосту. Клепаные балки замелькали перед глазами; они были мокрые и сушились под полуденным солнцем после дождя.

Потом река где-то повернула и некоторое время показывалась из-за кустов параллельно дороге. Тропа под насыпью ограничивала зеленый луг, частью покошенный. Речное русло заметалось, наконец исчезло вдали. Появились березовые рощи, в них деревья росли нечасто и не затеняли друг друга; рощи были вымыты дождем, и после дождя листья замерли, а внизу была такой ровной зелени трава, будто ее посеяли, затем пропололи.