Андрейс Дрипе - Последний барьер

Воспитатель встречался с матерью Мейкулиса, но сейчас ему не удается ее распознать среди остальных.

— Вон, махонькая, в белом платке, толстая такая, — показывает Мейкулис. — Ладно, я побежал к учительнице за поросенком!

Он убегает, находит Калме и, понизив голос до шепота, радостно сообщает:

— Моя мама приехала.

— Что ж, это хорошо, Висварис.

— Ну, вот, я и хотел того поросенка…

— А может, попоздней, когда родители соберутся в зале? Еще время есть.

— Лучше сейчас. Вы еще уйдете куда-нибудь.

Отговаривать бесполезно. Калме отпирает комнату кружковых занятий, открывает шкаф с работами воспитанников, и Мейкулис заполучает своего поросенка и сделанную недавно глиняную ложку.

— Смотри осторожно, не урони!

Ложку Мейкулис прячет за пазуху, а фигурку держит в руках и возвращается к окну в коридоре.

Воспитатель ушел.

Ребята, увидев Мейкулисово сокровище, сразу просят показать, но Мейкулис не выпускает поросенка из рук: если хотят, пусть смотрят так.

— Еще разобьете.

— Да ладно жмотничать!

Мейкулис все-таки дает поросенка для обозрения, но сам стоит рядом и не отводит от фигурки испуганных глаз. Однако ребятам мало дела до тревоги Мейкулиса, и вот поросенок уже пошел гулять по рукам. Смеются, разглядывают, отпускают нелестные шуточки.

Лишь теперь до Мейкулиса доходит, как он опростоволосился. Еще хорошо, что ребята не видят спрятанной за пазухой ложки…

— Дай сюда! Дай сюда! — бубнит он и тянет руку. Надо было послушаться учительницу и оставить подарок до поры до времени в шкафу.

И тут подходит один из тех, чье слово имеет большой вес, — старый колонист Буллитис из третьего отделения. Через месяц у него кончается срок. Растолкав и оттащив за шиворот передних, он громко спрашивает!

— А это что за хреновина?

Без долгих разговоров вырвав поросенка у кого-то из рук, Буллитис поднимает его поближе к свету.

— Хо, хо! Ото кто же такого состряпал?

— Это мой. Для матери, — говорит Мейкулис и тянется за своей собственностью.

— И сам, и мать твоя, и боровок этот — все на одно рыло. Семейная чушка. Хрю, хрю, хрю! — Буллитис тычет поросячьим пятачком ребятам в лицо.

— Отдай! — хватает его за рукав Мейкулис. — Разобьешь!

— Ну и что? Подумаешь, барахло. Ее и надо разбить. Во!

И Буллитис кидает поросенка вверх, подпрыгивает и ловко ловит. Подкидывает и ловит, подкидывает и ловит. Фигурка кувыркается, свет взблескивает у нее на боках. Мейкулис побледнел, глаза дергаются вверх и вниз за глиняной игрушкой, рот его то открыт, то закрыт. Страшно приблизиться к Буллитису, ведь как знать — отвлечешь внимание своего обидчика, и поросенок в самом деле брякнется об пол. И одно ухо у поросенка еле держится, того гляди отлетит.

— Отдай! — вопит Мейкулис не своим голосом.

Буллитис ловит фигурку, усмешка сходит с его лица. Этот «сушарик», этот хиляк посмел на него заорать! Эта жалкая гнида вздумала командовать! Ребята испуганно поглядывают на Мейкулиса. Что это о ним, совсем спятил? Неужели это Мейкулис?

А Мейкулис ничего не видит, кроме своего поросенка в кулаке у Буллитиса.

— Ты чего-то сказал? — цедит сквозь зубы Буллитис и делает шаг к Мейкулису. — Если захочу, я не только свинью твою расшибу, но и из тебя слеплю такое, что родная мать не узнает! Жижа!

Мейкулис смотрит на руку Буллитиса. Она поднимается к груди, придерживая поросенка только двумя пальцами, и словно издалека доносится голос:

— Гляди — сейчас упадет, разлетится вдребезги.

Поросенок не успевает упасть. С пронзительным воплем Мейкулис бросается вперед. Буллитис на голову выше и в плечах изрядно шире Мейкулиса. Он скорее от изумления, чем от силы удара летит вверх тормашками на паркет, а Мейкулис, кинувшись на грудь врага, завладевает своим сокровищем и вскакивает на ноги.

Когда красный от злости Буллитис встает, готовый расправиться с Мейкулисом, позади раздается веселый возглас:

— Ай да Висварис, молодчина!

В тот же момент Буллитису на плечо ложится рука Киршкална:

— Ну чего разошелся? Остынь, уймись! И чтобы крепче запомнить, что не все на свете делается так, как тебе того хочется, ты вечерком вымоешь в общежитии туалет. Понял?

Буллитис сердито пыхтит.

— И если только тронешь Мейкулиса, знай: снова будешь мыть. Теперь ступай и успокойся, чтобы мама не увидела тебя таким хмурым.

Киршкалн поворачивает парня за плечи к дверям коридора и легонько подталкивает вперед.

А Мейкулис тем временем озабоченно щупает рукой у себя под рубахой.

— И ложка цела, — широко улыбаясь, говорит он Киршкалну.

Ровно в десять толпа родителей врывается в проходную. И тут в их сумки положено заглянуть контролерам. В результате досмотра на столике выстраиваются первые «гостинцы»: «Кристалл», «Московская особая», бутылка грузинского коньяка, затем несколько лимонадных бутылок, их невинные этикетки с яблоками и грушами призваны маскировать сорокаградусное содержимое. Сигареты громоздятся уже целыми штабелями. Конфисковано далеко не все. Зелье, которое дальновидные мамаши в плоских бутылочках запрятали под пояса или в лифчики, контролеры отнять не могут по той лишь причине, что закон запрещает мужчинам обыскивать женщин. Этими «подарками» надо будет попытаться овладеть позже, внимательно присматривая как за детьми, так и за родителями.

Поток гостей не иссякает. Из дверей тесной проходной он растекается пестрым веером. Вдоль дороги стоят дежурные воспитанники с красными нарукавными повязками. Они показывают, куда идти. Первый объект ознакомления — школа.

В школе сейчас урок. Классы стали непривычно тесными, потому что вдоль стен и на свободных партах расположились взрослые, немолодые уже люди; они молча наблюдают, как их дети рассказывают, как пишут, как выполняют задания, понятные, быть может, только половине присутствующих родителей.

На это время Киршкалном завладевает мать Трудыня. Хенрик среднюю школу окончил, и ей нечего делать в классе.

— Мне хотелось бы узнать, как себя ведет мой сын, — спрашивает женщина, и по лицу видать, что она ожидает услышать самую что ни на есть похвальную оценку.

— Серьезных проступков за вашим сыном почти нет, а о мелких грешках говорить не стоит. И на производстве свои обязанности он выполняет, но… — Киршкалн смолкает, набирает воздуху и многозначительно смотрит на расфуфыренную и накрашенную даму с явно выраженной склонностью к полноте. — Видите ли, мы оцениваем воспитанников не только по формальным показателям.

— Чего же ему еще не хватает?

— Правильного взгляда на жизнь, товарищ… простите, у вас теперь какая фамилия?

— Зицмане, — нараспев и немного надменно произносит свою фамилию дама.