Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

Сад упирался в полуразрушенный забор, нависший над Глубокой — тихой боковой улицей, вымощенной кругляком. На эту улицу из соседних дворов часто выходили куры и рылись в мусоре, совсем как в селе. Кирилл Михайлович сорвал с ветки яблоко и швырнул в кур. Те с криком и кудахтаньем переполошились, словно поняли, что это большое озорство — швырять яблоками в мирных птиц.

— Люди всегда разговаривают на разных языках, — сказал Гавриил Данилович Титинец. Он был умен, всегда держался тихо и скромно, и его часто не замечали. — Если их взгляды на основные предметы совпадают, то на множество мелочей они смотрят по-разному.

— Это, однако, не мешает им жить в согласии. Тем более когда речь идет о мужчине и женщине.

— До тех пор, пока в сферу ума не вмешиваются чувства. А после этого — конфликт, — продолжал Титинец. — Людей объединяет только любовь.

Война тоже конфликт, размышлял Василий Петрович. Конфликт между двумя правдами — убийцей и честным человеком… Надсмотрщик концлагеря с собакой и пленный за колючей проволокой с электрическим током… и втоптанная в грязь роза — красная, как разлившаяся по снегу кровь. Переделали психику, убедили: так надо, вы — передовая нация, внушала идеологическая машина Геббельса. Есть правда вьетнамского патриота и заморского разбойника. А должна быть только одна правда. Правда — не шахматная игра.

— Василий Петрович, почему вы уединились?

— Мы с вами разные люди.

— Интересно. По каким же признакам разные — по глазам, носу или по округлости головы? А не допускаете ли вы мысли, что подсудимый может стать обвинителем?

— Посмотрите, посмотрите! — вдруг вскрикнул Кирилл Михайлович и показал рукой на улицу.

Вдвоем, обнявшись, шли низенькие, уродливые он и она. На нем длинное демисезонное пальто, под мышкой сучковатая палка, на голове кургузая шляпа, зеленая, с пучком красных цветов за креповой лентой. На ней цветистое платье, а в руке огромная белая хозяйственная сумка. Трудно было определить их возраст, но это была явно влюбленная пара, неразлучная, они идут по середине улицы, он то и дело целует ей руку, лицо, а она, слегка отстраняясь, громко говорит: «Мишка, не смеши». Их постоянно преследуют дети, кричат вдогонку: «Пирика — Мишка!» Поэтому Мишка держит под мышкой палку и выбирает для прогулок тихие боковые улочки, где меньше детей. Сейчас их никто не дразнит, и они тешатся, они счастливы.

— Кто посмеет сказать, что природа не озорница? Вы представьте себе: прекрасный Аполлон — Мишка и фея Пирика, но удивительное здесь, понимаете, в другом: они нашли друг друга. Вот что удивительно.

— У некоторых существ есть прекрасный, точный радар, прямо уникальный, — сказал Иван Иванович, — Могут найти родственную душу за многие километры.

Но счастье Пирики и Мишки длится не долго. Неизвестно откуда внезапно появился нарушитель спокойствия, его нигде не видно, но он горланит на всю улицу:

— Пирика — Мишка… Пирика — Мишка!

Кричит с интервалами, нараспев и с наслаждением.

Идиллия большой, действительно необычной любви вдруг нарушается, Мишка снимает руку с плеч Пирики, хватается за палку и принимает воинственную позу. Но он не видит, где укрылся враг, только слышит громкое и протяжно-резкое: «Пирика — Мишка!» Тогда хватает с мостовой камни и начинает швырять в придорожные кусты. А Пирика его уговаривает:

— Мишка, не смеши.

Насмешка природы над собой… Он не может не смешить, люди иногда настолько смешны, что смеются сами над собой. Оставили в музеях Венер Милосских и заполнили залы сюрреализмом, оголенной биологической аномалией, любуются уродством. Милая, ты видела портрет молодой женщины? Божественно, гениально! Зеленое с черным, на щеках немножко красного, нос смещен вправо, глаза посажены на лоб, одна грудь съехала к поясу, другая где-то у самой подмышки. Ах, милая, неужели это и есть пресловутое настоящее искусство?.. Надо ревностно следить за стройностью и лицом нашей дочки: не прихрамывает ли, хороша ли у нее внешность? Дорогая, а ты случайно не замечала, что у нашей Оленьки левый глаз чуть-чуть косит?

Уродливая пара юродивых вызвала в памяти у Василия Петровича совсем иную картину.

Она раскрыла глаза и улыбнулась, была усталой и умиротворенной, засверкали белые-белые зубы, он откинул рукой с ее щеки прядь волос и любовался ее милым лицом, а она смотрела ему в глаза и улыбалась какой-то таинственно-непостижимой улыбкой, будто вслушивалась в свою думу, пытаясь понять, что же происходит в ней. Она взглядом просила, чтобы и он прислушался. Хотел запомнить ее такою, какой она сейчас была, провел пальцами по ее лицу, разгладил ей брови, лоб у нее был влажный, покрытый легкой испариной.

— Мне так хотелось бы, чтобы этот день длился долго-долго, — проговорил он.

Она улыбнулась, попросила у него карандаш. Он принялся искать и нашел в ящике письменного стола огрызок красного карандаша, подал ей. «Красный еще лучше!» — воскликнула она и взяла со стола календарь и весь листок окрасила красным, а слово «СРЕДА» и цифру «8» обвела выразительно, четко.

— Сегодня праздник, милый. Наш первый большой праздник.

Так они начали вести свой календарь любви, в нем были красные, розовые и черные дни. Черных было более всего, и она, порою просматривая календарь, сокрушалась:

— В жизни всегда больше будней.

— Пирика — Мишка! Пирика — Мишка! — раздавалось уже несколько голосов из-за кустов, и Мишка, подбирая с мостовой камни, яростно швырял их, грозно размахивал палкой.

— Всякая любовь берет свое начало от женщины. Первоначально, и это бесспорно, дитя любит мать, — вдруг высказался Гавриил Данилович. Он любил иногда пофилософствовать.

— А потом юноша любит девушку, женщину… — продолжал Иван Иванович.

— Эй, вы, озорники, и вам не стыдно? Прекратите сейчас же! — крикнул властным голосом Семен Иосифович в сторону кустов.

Голоса умолкли, а Мишка снял шляпу и, изысканным поклоном поблагодарив Семена Иосифовича, взял под руку Пирику, и они пошли дальше, изредка бросая настороженные взгляды.

— И постоянный круг, бесконечное движение: любовь к женщине порождает новую жизнь, а она из-за любви…

— У попа была собака… — рассмеялся Иван Иванович. Он не считал этот разговор серьезным и потому подсмеивался над мечтательным Титинцом.

— Разве не инстинкт самопродолжения? — решительно возразил Семен Иосифович.

— Мой дорогой, я подарю тебе сына, маленького, маленького.

Не хочу. А вдруг — Мишка, юродивый? У нее — Саша, желтоволосый Сашик-Ушастик, он уже догадывается, не хочет приходить ко мне, наверное, отец подговорил. Мама, говорит, пойдем лучше к папе. Вероятно, пять лет. Тане тоже пять. Папа, ты ходишь к чужой тете?.. Рассказала, а детям не надо такое знать… Да, однако рано или поздно, а сказать придется. Не отдаст. Женщины сильнее привязаны к детям. Сумею ли я без нее? Прижмется щечкой, обовьет ручонками. Папа, правда же ты хороший, ты нас с мамой не бросишь, правда? За грехи родителей. Сколькие страдали, а сколько погибло!.. Какой еще народ столько вынес? Тамерланы, батыи, чингисханы, гитлеры… Водораздел между правдой и кривдой.