Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— Отцу я ничего не стану говорить, — проговорила Василинка, — это его может убить.

Вытерла ладонью лицо, встала и отошла от воды. Она была прекрасной, с длинными золотистыми прядями волос, на ней — фиолетовое платьице, перехваченное в талии такого же цвета пояском, внизу расклешенное, напоминавшее чем-то зонтик. Такой она навсегда осталась в его памяти, такою — вместе с прудом, вместе с осенними красками — осталась она в его жизни… Послевоенную ее он не запомнил, хотя и встречал неоднократно. После войны она стала иной… стала его мучением, и до сих пор он расплачивался за ее судьбу угрызениями совести…

Этот затянувшийся процесс оплаты долга начался с момента, когда они встретились впервые после войны и взгляды обоих вскрикнули: «Ты?» И тут же усомнились. «Нет, не ты! Ты не имеешь права быть здесь, со мною. Ведь война произнесла приговор: не встречаться!»

Он пришел на это случайное свидание в тяжелых сапогах, в поношенной одежде.

— Откуда?

Что ответить? С того света, где дикая злоба, где убивают за то, что форма черепа не схожа с арийской формой, за то, что ты просто живое существо и представляешь собою хорошую мишень для упражнений в стрельбе эсэсовских охранников.

Сцена слегка затенена, из-за горизонта поднимается солнце, где-то неподалеку журчит речушка.

Справа на авансцене, обнявшись, спит, после бессонной ночи, молодая пара.

В левом углу сцены, сидя в постели, сладко позевывает Онежков герой, ставший уже Царем. Затем он встает, надевает на голову корону и идет по краю рампы. На нем уже не та изодранная одежда, которую он носил еще вчера, он в дорогих нарядах, расшитых золотом. Увидев влюбленную пару, он решительно направляется к ним.

Ц а р ь (дергает девушку за рукав платья, грозно) . Встань, блудница! Чья ты будешь?!

Д е в у ш к а (испуганно вскакивает) . Я не блудница… Мы любим друг друга… наш… наш…

Ц а р ь. Называй меня Царем!

Д е в у ш к а. Мы скоро повенчаемся, наш Царь… Это мой суженый, Эммануил…

Ц а р ь. Спрашиваю: чья ты?

Д е в у ш к а. Я — Мала, хромого Селевка дочь. Вы с ним вместе на медведя ходили, и ему зверь ногу…

Ц а р ь (раздраженно прерывает ее) . Помолчи… Я на медведя не ходил…

Д е в у ш к а. Прости, наш Царь. Я не знала, что об этом не надо…

Ц а р ь. Иди! И чтоб сегодня была у меня вместе со своим отцом. Я подумаю, как тебя наказать.

Д е в у ш к а. Воля твоя, Царь наш…

Мала — Леся Васильевна Штима за кулисами подождала своего партнера Литвака, схватила его за руку и весело рассмеялась:

— Увидел бы мой муж эту сцену, как мы с вами… Ревнющий — страх. Вы не боитесь? Ольга Лукинична тоже ревнует, ведь правда?

Юрий Юрьевич снисходительно улыбнулся. Он с Лесей вел себя сдержанно именно потому, что знал ее мужа, даже имел с ним не очень приятный разговор, когда совершенно случайно, без каких-либо намерений, угостил ее кофе и мороженым. Впрочем, он с нею беседовал неохотно, потому что не воспринимал ее показной легкомысленности.

Свою карьеру актрисы Леся начинала в столичном театре почти исключительно в массовых выходах. Она случайно познакомилась в метро со студентом-медиком. Часто вечерами прогуливались по площади Богдана Хмельницкого, потому что там была удобная для обоих троллейбусная остановка. Медик спрашивал, любит ли она его, а она весело смеялась и отвечала, что ничего не знает, еще, мол, не разобралась в своих чувствах.

— Разве это так трудно? — удивлялся студент.

— Не трудно, — отвечала с лукавинкой.

А однажды после очередной прогулки позвонила ему из дома и сказала, что любит его, что жить без него не может. Затем, словно играя, пошла с ним в ЗАГС, и брак был зарегистрирован.

Муж со временем стал видным хирургом, жену любил, как говорят, без памяти, ревновал ее ко всем, умолял бросить сцену. А Леся отшучивалась:

— Глупенький, меня же слава ожидает. Ты будешь мужем знаменитой актрисы, мои биографы будут и тебя вспоминать.

Разумеется, хирург не верил в театральную звезду жены, но уступал ее желанию, потому что она умела быть обворожительной, и не только он, но и другие отступали перед ее острым женским умом, непосредственностью, веселостью. Она была довольно уверена в себе, хотя и переигрывала порою, говоря, что могла бы своей красотой и обаянием покорить сердце любого принца.

Когда режиссеру сказали об этом, он тут же определил Лесе роль Малы — бездушной и жестокой любовницы. Онежко, узнав об этом, сказал: подойдет. Однако довольно скоро режиссер усомнился в правильности своего выбора — никак Леся не могла войти в роль, хотя и казалось, что эта роль написана прямо-таки для нее.

— Может быть, все же заменим? — колебался режиссер. — Ты как, Гнат Павлович?

— Что меня спрашиваешь, — уклончиво отвечал Онежко. — Сам решай.

— Она же — твой партнер…

Онежко растерялся и, хотя умел владеть собой, слегка смутился. Буркнул в ответ:

— Какой партнер!

Режиссер все мгновенно понял и от души, как умел это делать только он, искренне и необидно для Онежко расхохотался.

— На воре шапка горит… Я говорю о подруге по сцене. В основном с тобою она проходит.

Если бы речь шла не о Лесе, бывшей почти всегда в центре внимания мужчин всей труппы, Онежко мог бы и обидеться, ведь в симпатиях к молодой красавице подозревали каждого.

— Потянет? — переспросил режиссер.

Трудно сказать, что руководило в этот момент Онежко, но он тоном упрека поставил на этом вопросе точку:

— Потянет!

А затем от репетиции к репетиции он все более понимал, что поторопился со своим выводом. К тому же, на кой черт ему все это — мальчишка он, что ли? Эта Леся, будто нарочно, льнула к нему: Гнат Павлович, помогите… Гнат Павлович, вы гений…

Без каких-либо оснований, закрывая глаза на действительность, защищал Лесю, доказывал: ничего сразу не дается. Защищал, не имея никакой задней мысли, — он был слишком серьезным человеком, чтобы пойти на поводке у каких-либо мимолетных чувств. Все же он порою впадал в поэтическую мечтательность и мысленно усаживал вместо дочери Марыси к черному пианино ее. Забавляясь клавишами, она кокетливо спрашивала:

«Вас не удивляет, что я пришла к вам? Ведь не ожидали от меня такого поступка?..»

«Вы, Леся, на все способны. Позволите мне так называть вас?»

«Пожалуйста. Даже приятнее, когда к тебе обращаются по имени… Леся… Хорошее имя, правда?»

«Не только имя».

«Этим вы меня не удивите. Я уже привыкла к комплиментам, как вы — к своей славе. В этом мы с вами равны…»

«Однако мне это досталось дороже, чем вам».

«Не думаете ли вы, что косметика ничего не стоит?»

«Она вам не нужна. Вы и без маски красивы».

Леся, как ему показалось, искусственно улыбнулась, выдавая этим свою коварную женскую натуру: