Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— Дети! — донесся из дома голос матери.

— Мы здесь, мама.

— Ужинать!

(Самолет пошел к горизонту, до конца дотянув белую межу. Татьянка, по праву девушки, тебе выбирать, какую половину? Кажется, одна чуть побольше…)

— Опять!.. — поморщился Сашко. — Завтракать… обедать… ужинать…

Пытаясь показаться девушке самостоятельным, Сашко пренебрег желанием поесть и ответил:

— Еще немного посидим.

— Может быть, в сад принести?

— Не надо, мама. Разве я маленький?

— Ну, смотри.

Сашко поглядел еще раз на белую линию в небе и восхищенно сказал:

— Как красиво! Если бы вот так полететь, полете-е-еть… на какую-нибудь планету… А что, если возьму да и не подам документы в театральный?..

— А я хочу только в театральный.

Спустя какое-то время мать принесла ужин к ним в беседку. У них уже давно установилось правило: что бы там ни было, а Сашко точно должен был придерживаться режима питания, потому что рос слабым, и Антон Петрович тщательно выполнял советы врача: режим — основа здоровья.

Мать расставила блюда на столике и сама села ужинать с молодежью; она часто говаривала, что в коллективе еда вкуснее. Осталась с ними и после ужина. Сашко перебирал струны гитары и напевал вполголоса, девушка по просьбе хозяйки подтягивала чистым голосом.

— Пой, Танечка, у тебя очень хорошо выходит.

Действительно, она еще в школьном хоре была солисткой, ее знали чуть ли не все в городке, это, возможно, и привело Татьянку в театр, хотя большого удовлетворения от этого занятия она не получала: выходило, что сама судьба уготовила ей жизнь актрисы. И только поэтому она говорила, что театр — ее призвание.

Вскоре мать собрала посуду и ушла.

— Я тебя впервые увидел, когда ты пела в Доме пионеров, — вспомнил Сашко, поглаживая блестевшую деку гитары.

— А я тебя знала все время.

— Так не бывает.

— У меня бывает. Я многих знаю так — с самого рождения. И кое-кто потом становится моим.

— Как это становится твоим?

— Ну так… Ты тоже когда-то был в числе всех вокруг меня, а потом уже стал Сашком. Теперь я тебя уже ни с кем не перепутаю.

— И я тебя — ни с кем…

— Я ни на кого не похожа?

— Нет.

— А какая я?

— Хорошая.

— Не так, скажи как-нибудь иначе. Как в романах или в стихах.

— Я не умею. У меня и в школе сочинения не получались, отец то и дело помогал.

— А я даже стихи пишу.

— А в нашем классе все ребята увлекались техникой.

Беседа заканчивалась, и Татьянка собралась уходить. Она поблагодарила Анну Лукиничну за ужин; с Антоном Петровичем не попрощалась — не хотела отрывать его от работы. Сашко проводил ее до центра города, где она жила на втором этаже большого дома, в маленькой комнатушке, а когда возвратился, мать сказала с улыбкой:

— Хорошая и смешная девочка.

Сашко сразу и не осознал, что произошло в его жизни. Как будто и не было ничего, и вот… После этого вечера он вместе с нею разучивал роль, проводил репетиции. Чаще всего задерживались для совместной работы в театре, в комнате, не имевшей определенного назначения, и меблирована она была тоже без назначения: письменный стол, два гнутых венских стула, садиться на которые было рискованно, полуполоманный книжный шкаф, подставка для цветов, на которой никто никогда не видел вазонов. Все это было расставлено без какого-либо самого элементарного порядка. Почти ежедневно эта ветхая мебель меняла свои места, тоже, видимо, без какой-либо целесообразности. Очевидно, кроме Сашка и Татьянки сюда заходили и другие посетители и наводили порядок по своему вкусу. Сашка это даже забавляло: входя в комнату, он первым делом старался определить изменения в расстановке мебели, и когда это ему удавалось, он чувствовал себя счастливым.

Сашко и не осознал, не заметил, когда и как именно вошла она в его жизнь и встала над всем. Такая обыкновенная когда-то и вдруг — чудесная, единственная, желанная. «Если стул будет стоять под окном, тогда…» Сашко долго не решался загадать: будет моей. Он краснел даже при косвенном намеке на что-то подобное. Ведь женятся только взрослые, во всяком случае те, что демобилизовались из армии или после окончания института. Куда ему! Он загадывал лишь: «Будет такой, какой я ее люблю. Разрешит поцеловать…»

Только после того памятного кино, когда она сама — в восторженном порыве, при всех! — обняла его и поцеловала, шепнув всего лишь одно: «Сашко!» — у него все изменилось. Он почувствовал полное блаженство и, всегда сдержанный, уравновешенный, в тот вечер вдохновенно играл на гитаре до поздней ночи, даже хвастался, что станет композитором. Мать восхищенно смотрела на него, а отец пристыдил: «Не делай из себя клоуна!» Но Сашку хотелось быть именно клоуном, если подобное состояние сопутствует клоуну. Он, правда, возразил отцу: «Разве веселость — это уже клоунада?»

С каждой новой встречей с Татьянкой он шел все дальше и дальше в неведомое счастье. До сих пор он знал, что его ровесники дружат с девушками, и считал, что это их дело — не осуждал и не одобрял, потому что у каждого было свое. Они в свободное время ходили со сверстниками на речку купаться, прогуливались по городу с гитарами и транзисторами в руках, сидели в кино на малоинтересных фильмах — и были этим довольны. А он, забыв обо всем, рылся в книгах отцовской библиотеки, и, если мать встревоженно спрашивала: «Не болит ли у тебя голова?» — он лишь улыбался в ответ. Разумеется, не болит! Не будет же он шататься, как другие, где-то по аллеям парка. В этом отец его поддерживал: «А что ему там делать? Транзисторить или гитарить, чтобы люди оглядывались, как на дикаря?»

Сейчас Сашко вешал на шею гитару и охотно становился «дикарем». Правда, он не терпел визгливой транзисторной компании. Он отдалялся от шумной толпы, мешавшей ему разговаривать с девушкой. С п о д р у г о й… Это слово как-то не прижилось в его лексиконе. Когда мать однажды спросила: «Ты с нею дружишь?» — он даже смутился. «Что вы, мама! Просто мы встречаемся…» — отвечал ей.

У них было свое облюбованное место в Комсомольском парке — неподалеку от речки, у позеленевшей от времени статуи Циолковского, которая попала сюда так же случайно, как Сашко с Татьянкой. Это не было каким-то уединением, потому что по аллее во всякое время дня, а тем более по вечерам прогуливалось довольно много людей. Прохожие даже помогали им веселее проводить время. У них с Татьянкой была интересная игра — создавать биографию человека, случайно привлекшего их внимание. Так появлялись на аллеях парка Давиды Мотузки, Шуры Ясногорские и множество других героев.

Особое внимание привлекли юноша и девушка, видимо туристы, проходившие одним и тем же маршрутом: от старого моста к стадиону и обратно — по нескольку раз бродили они здесь одной и той же дорожкой, в постоянной глубокой сосредоточенности. Ежедневно, по нескольку раз проходили они мимо статуи Циолковского и не замечали ее. Не видели они Татьянки и Сашка. Были заняты только собой. Сашко называл их счастливчиками, обреченными судьбой на муки радостей.