Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

Один лишь раз влюбленная пара остановилась у фигуры Циолковского, и девушка, подняв личико, сказала удивленно, словно сделала открытие:

— Смотри!

Это было сказано тоном, который обычно можно услышать при встречах с давно знакомым человеком в совершенно неожиданном месте. Ее спутник также поднял удивленный взор, но отреагировал по-мужски спокойно, даже равнодушно:

— Циолковский…

От такого внимания бронзовый Циолковский не вздрогнул, не сошел с постамента, хотя Сашко был почти уверен в том, что произойдет именно так.

Все созрело за время их разлуки, когда Сашко поехал сдавать вступительные экзамены. Он не хотел ехать, но его судьба была решена отцом: надо иметь высшее образование! К отцовской мысли он добавил и свою собственную: надо показать себя и перед нею. Однако несколько дней разлуки вконец его расслабили, и, видимо, поэтому первый экзамен он сдал «не совсем удачно». Точнее, «не совсем удачно» — это был его термин, означавший, по сути, полную неудачу — тройка. Теперь он напряженно обдумывал различные варианты оправдания перед н е ю. Нездоровилось… Преподаватель придрался… Затем нашел героический, не соответствовавший нисколько его характеру, но именно поэтому наиболее выигрышный вариант: на кой дьявол сдалась ему филология, если он решил стать актером. Стало быть, умышленно, назло отцу!

На этом варианте и застала его Татьянка. Она появилась, словно с неба упала.

— Сашко!

— Салют артистам! — скривил гримасу развязного человека Сашко.

— А я ищу-ищу…

Она так была счастлива встрече, что чуть было не расплакалась.

— Да хоть бы одно словечко… Пошел и как в воду канул… Ну, как?

— Отлично, — ткнул Сашко пальцем в небо.

— Ой, Сашенька!

Взявшись за руки, наперекор всем, кто попытался бы осудить их, ходили по набережной, о чем-то говорили, над чем-то смеялись, что-то вспоминали, о чем-то мечтали. Когда начал накрапывать дождь, неизвестно откуда взявшийся, потому что и туч вроде бы не было, Сашко прикрыл Татьянку полой пиджака. Понял, что сейчас они стали похожими на тех, что ходят с транзисторами и горланят на всю улицу. Он спросил:

— Тебе не кажется, что мы такие, как все?

— Мне сейчас ничего не кажется…

— Как там, дома?

— «Опустела без тебя Земля…»

Они все время напоминали друг другу, что мир изменился — появилось в нем что-то такое, чего раньше не было. Настал тот мир, в котором есть горечь разлуки и радость встреч. Вот таких неожиданных встреч. И от неожиданности еще больше желанных и прекрасных. Ведь надо же было, чтобы взяла да и ни с того ни с сего приехала! Навестить своего… Ну, известно, л ю б и м о г о. Зачем таиться? «Опустела без тебя Земля, как мне несколько часов прожить?..»

Кратковременная разлука внезапно завершила сюжет затяжного вступления к настоящему действию, развязала им руки, и они почувствовали себя необычайно свободными, будто сбросили с себя невидимые оковы.

— Сашко, я люблю тебя…

Он прижал ее к себе, поцеловал в щеку. Пиджак съехал с плеч и упал на землю. Они вдвоем наклонились, чтобы поднять его. И в этом тоже было счастье — вместе поднимать с земли пиджак. Дождь перестал накрапывать, он только так, припугнул прохожих, словно для того, чтобы посмотреть, что они будут делать.

Зашли в кафе. Кофе пили с мороженым. До сих пор он не любил кофе, а сегодня он ему нравился, он был таким вкусным, каким никогда не казался уже во все последующие дни. Это был вкус любви — так для себя определил Сашко вкус кофе. Это был аромат любви.

К автовокзалу шли пешком, выбрав самую длинную дорогу: через новый мост, возле бассейна, вдоль железнодорожной насыпи. Они знали, что запомнят этот неудобный маршрут и будут вспоминать его как нечто удивительное: помнишь?..

Они и не подозревали, что это путь к осложнениям, трудностям любви, к этому нелегкому разговору с отцом, к тревожному вопросу: как решим? Нет, тогда этого не было. Был только большой каравай красного солнца за железнодорожной насыпью, торчащие над рекой изогнутые крючки каких-то существ, похожих на рыбаков, которые на закате солнца повылезали из воды для исполнения своего колдовского ритуала; была еще пляска рыб на тихой заводи: они акробатами выплескивались из воды в воздух и снова плюхались в воду, оставляя на ней расходящиеся светлые-светлые круги. И еще была первая вечерняя звезда, сияющая неугасимой искоркой над заводской трубой, была ее счастливая задумчивая печаль:

— Какая она одинокая на всем небе!

Это было сказано Татьянкой о самой себе, и он так ее пожалел, что тут же решил:

— Я поеду с тобой!

— Куда? — не догадываясь, спросила она.

— Домой.

— Сашко!

— Все равно меня не примут!

— С пятерками?!

Хорошо, что были сумерки и она не видела его пылающего лица, стыдящегося взгляда. Отмахнулся наспех выдуманным:

— А зачем мне филология?

До отправления последнего автобуса было еще около получаса, в зале ожидания царило затишье, какое наступает перед сном, на длинных скамьях дремали редкие поздние пассажиры.

Они устроились в уголке, где было меньше света, и сидели обнявшись. Молчали. Это было светлое молчание перед расставанием, после которого они все же будут вместе и будут много раз переходить новый мост возле бассейна, вдоль железнодорожной насыпи, над которой будет стоять красное солнце.

Когда Татьянка села в автобус, он улыбался ей через оконное стекло, а она помахивала пальцами, словно перебирала невидимые клавиши. Делала вид, будто радуется тому, что он останется один… Разве он сможет когда-нибудь забыть эти тонкие пальцы, прислоненный к стеклу ее расплющенный нос? Глаза, которые будто смеются, а на самом деле вот-вот заплачут…

Возвращался на квартиру, опьяненный первым большим чувством. Впервые в жизни он ощутил это светлое огромное одиночество, которое случается испытать не всегда. Это была легкая печаль, наполненная его счастьем, которое он надежно держал в своих руках, опасаясь, как бы его не уронить.

Антон Петрович, любивший спозаранку идти ивняком к реке, слушать говор воды, песню росного поля, начинавшегося сразу же за рекой, словно наяву переживал рассвет, виденный на сцене. Но в своем возбужденном состоянии он лишь дополнял картину такой причудливой мыслью:

«По росе, по росе, красный мак горит в косе… А синица — в сени — скок, сыплет борщик в котелок… А росинки капают в белый кипяток, и уж закипает золотым горошком полный чугунок росы и густеет навар…»

Солнце выглянуло из-за холма — лишь истоптанная трава видна и вода течет.

Вот так — уложить душу в солнце, отправиться в путь по прошлым векам, обрасти, окутаться, как бархатным мхом, древними легендами и, как в собственное детство, податься пешком из космической эры к крылатому Икару и любоваться не налюбоваться мечтами человеческого детства, дивиться не надивиться вечной земной молодости… Смешно? А загляни-ка в будущее да посмотри оттуда на себя умудренным оком. Из сорокового, пятидесятого столетия…